Последний орк - читать онлайн книгу. Автор: Сильвана Де Мари cтр.№ 104

Днем мама всегда была занята — нужно было строить новые дома, чинить рыболовные сети, но, к счастью, когда мама уходила, с Эрброу оставался Джастрин, а это было лучше, чем сидеть одной.

Джастрин переселился к ним, в их хижину. Он ничего не помнил ни о своем отце, ни о своей матери. С его ногами явно было что-то не то: вместо того чтобы крепнуть и становиться с каждым годом сильнее, они почему-то слабели и худели. Он мало бегал и уставал даже от спокойной ходьбы.

— Смотри за ним и береги его, — сказал маме папа в последний день перед уходом и добавил: — Словно он твой сын.

Мама кивнула, и через несколько дней Джастрин переселился к ним.

Карен Ашиол и Соларио расширили их дом и добавили еще одну комнату, где и жил Джастрин, окруженный своими пергаментами, в которых постоянно что-то лихорадочно писал, стараясь не забыть ни слова из того, что годами рассказывал ему ее папа. Джастрин много писал и много говорил, наверное, потому что не мог много ходить. Он пространно объяснял Эрброу, что чувствовал желание бежать в своей голове, представлял, как прыгает на рифах с одного камня на другой, но никак не мог передать это своим ногам. Эрброу сочувственно кивала. То же самое происходило с ней, когда она хотела что-то сказать: в голове формировалась четкая мысль, но язык спотыкался о множество трудных и уродливых звуков, когда она пыталась произнести ее вслух. Папа сказал ей однажды, что она наверняка унаследовала от эльфов раннее развитие мысли, а от людей — потребность в некотором времени для развития речи, и Эрброу утешилась, поняв, что это временное неудобство. С каждым месяцем гибкость и ловкость ее языка увеличивались, а вот ноги Джастрина с каждым годом продолжали терять уверенность и силу.

Но никто не смог бы превзойти его в том, чем щедро наградила мальчика природа и что развили уроки Йорша, — в уверенности и силе слова.

Джастрину было нелегко научиться писать чернилами на пергаменте после рисования палочкой на мокром песке, что было заметно по постоянным пятнам на его одежде и руках. Но еще больше хлопот доставляла ему его память. Он постоянно повторял, что теперь, когда у него наконец-то были пергаменты, гусиные перья и чернила, ему не хватало голоса ее отца, Последнего Эльфа, который рассказывал о том, что произошло в мире. Джастрин хорошо помнил его рассказы, но никак не мог разобраться в именах и датах. Кто запретил авгурам просить деньги за то, что они якобы предсказывали будущее по полету птиц, — Артимио Третий или Четвертый? Кто издал закон о том, что дети знати становились кавалеристами, а дети ремесленников пехотинцами, — Артемизио Первый или Третий? В пятом веке или все-таки в шестом? Каждый раз, когда мама возвращалась домой, Эрброу бежала ей навстречу, чтобы обнять, а Джастрин забрасывал ее своими вопросами о датах и династиях, с разочарованием слыша в ответ, что мама ничего этого не помнила. Точнее, она знала это так же смутно и приблизительно, как и то, какого цвета глаза у демонов или сколько песчинок на морском берегу. Насколько бы невероятным это ни казалось Джастрину, ее мама не слишком внимательно слушала то, что рассказывал папа, и не помнила ни имен, ни дат, а иногда даже самих рассказов. Она занималась тем, что рыбачила, собирала кедровые орешки, была замужем за папой, училась писать, растила дочь, помогала тем, кто не мог сам построить себе дом, и среди всех этих дел третий и пятый века как-то смешались у нее в голове, но Джастрин считал, что это…

— Непростительно. Совершенно непростительно! — повторял он по несколько раз в день, на что мама отвечала своей веселой и безмятежной улыбкой.

Эрброу задавалась вопросом, могло ли быть так, что лишь она одна видела, насколько фальшива мамина улыбка, насколько огромен и глубок ее ледяной страх, который притуплял в ней даже желание задушить Джастрина собственными руками (а оно неизменно появлялось у мамы от всех этих его расспросов).

По ночам Эрброу засыпала между мамой с одной стороны и огнем очага с другой — так ей было тепло всю ночь. Конечно, было бы куда лучше засыпать между мамой и папой, но папы больше не было, и приходилось как-то выкручиваться. Зато с тех пор, как они открыли пещеры Столешницы, у них появились большие куски теплой ткани, которые назывались одеялами. Им с мамой тоже достался один такой кусок — темного цвета, толстый, мягкий и шершавый одновременно.

В первую ночь новолуния, когда тоненький серп луны блестел по ту сторону узкого окна, Эрброу вдруг проснулась, вся дрожа от страшного холода, который пробирал ее до костей. Она протянула руку, чтобы накрыться одеялом, и посмотрела на угли, чтобы понять, давно ли потух огонь, но с ужасом увидела, что уже была укрыта одеялом и что огонь все еще потрескивал в очаге. Она поняла, что это был не холод, а ненависть. Эрброу повернулась и заметила рядом с собой тень Человека Ненависти, но не успела произнести ни звука, как ей на голову набросили что-то вроде капюшона, и она больше ничего не могла видеть. У ее горла появилось что-то холодное и плохое.

— Стой на месте, и ни звука, а то твоей дочке придется худо, — прошептал чей-то голос, медленный и холодный. Эрброу не знала этого голоса. Кто-то говорил с ее мамой, но это был не Человек Ненависти и не тот, кто держал что-то плохое у ее горла.

— Спокойно, Эрброу, — тихо сказала мама. — У твоего горла нож. Стой спокойно и не плачь.

— А с калекой что делать, кавалер Арньоло? — спросил Человек Ненависти.

— С калекой? Мы возьмем его с собой, Морон. Да, это самое лучшее… — снова сказал бесстрастный, холодный голос, который, должно быть, принадлежал человеку по имени Кавалер Арньоло. — Прихвати-ка и корону, что возле очага. Она была на голове этой ведьмы, когда та сбежала. Плющ — это символ эльфов, наверняка в ней есть какие-нибудь волшебные силы. Судья будет рад, а этой «даме» она точно больше не понадобится. Миру не нужна королева-ведьма, которая в придачу связалась с эльфом. Хороший мы ему устроим сюрприз, вашему возлюбленному Эльфу, Проклятому. Вот он обрадуется, когда увидит всю свою семейку!

К горлу Эрброу сильнее прижали плохую вещь и сделали ей больно.

— Джастрин, стой спокойно, молчи и делай все, что тебе скажут, иначе они убьют Эрброу, — невозмутимым голосом сказала мама.

Потом кто-то, от кого плохо пахло, взял девочку на руки и понес в холодную ночь.

Эрброу очень хотелось заплакать, но она сдержалась.

Йорш почувствовал, как холод пробежал у него по спине. Он был вне себя от ярости.

Вне себя от предательства, которое разрушило Мир Людей, и оттого, что возможность одержать победу, казалось, была так близко, а теперь снова терялась вдали.

Холод по спине — оттого, что он смутно чего-то опасался: может, у Судьи было что-то, чего он не учел, что от него ускользнуло?

Йорш заметил, что в Судье совсем не было страха.

Они не боялись его.

Но почему? Они должны были бояться!

Наконец он почувствовал едва различимый, как крошечный пузырек воздуха в бескрайнем море, страх Эрброу.