Королевская аллея - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Шандернагор cтр.№ 44

Каждый вечер я спешила в предместье, чтобы навестить младенца (это была девочка, названная Луизой-Франсуазою) у кормилицы, куда поместила ее мадемуазель Дезейе; для новорожденной она отличалась необычайно изящным сложением, выглядела смышленой и обещала стать хорошенькой; я скоро привязалась к ней, как к родной дочери. Впрочем, кормилица, судя по всему, и считала меня ее матерью.

Очень скоро мне представилась возможность распространить мою любовь уже на двоих: 31 марта 1670 года госпожа де Монтеспан произвела на свет еще одного бастарда, на сей раз мальчика, которому дали имя Луи-Огюст. Этот ребенок, впоследствии получивший титул герцога дю Мена и с первой же минуты ставший моим «любимчиком», моим дорогим маленьким принцем, моей радостью и болью, родился в Сен-Жерменском замке, под покровом глубочайшей тайны.

Едва у маркизы начались схватки, как меня спешно призвали в Сен-Жермен. Была ночь; я по уговору надела маску, взяла фиакр и, сидя в нем, стала ждать у ограды замка. Прошло два часа, и из кустов вышел малорослый человечек в черном плаще, с ухватками заговорщика; это был тогдашний любимец Короля, господин де Лозен, который должен был помочь госпоже де Монтеспан разрешиться от бремени; он бросил мне на колени небрежно перевязанный сверток и торопливо шепнул на ухо, что чуть не умер со страху, пробираясь с ним через спальню уснувшей Королевы. «Этот малыш многое обещает, — сказал он. — Он уже понял свое положение и не издал ни единого звука, словно неживой!»

Фиакр помчался во весь опор; тут только я увидела, что младенца даже не спеленали, а всего лишь закутали, прямо голышом, в одеяльце. Стараясь уберечь его от ночного холода, я потуже стянула эту импровизированную пеленку, укрыла дитя своим плащом и прижала к груди. Через несколько минут я с облегчением почувствовала, что он согрелся и зашевелился, точно маленький зверек; он приник к моему сердцу и без всякого труда завладел им — на всю жизнь. В эту ночь я испытала подлинные чувства молодой матери.

С бесконечными предосторожностями я выбрала для ребенка кормилицу — мадам Барри; это была крепкая цветущая женщина с пухлой грудью, белозубая, опрятная, веселая; ее четырехмесячный сын, хорошенький, как ангел, был наилучшей рекомендацией белого и душистого молока своей матери.

Моя служба при двух детях доставляла множество хлопот. Для того, чтобы никто не заподозрил связи между этими младенцами, я поселила кормилиц в разных местах; приходилось не только скрывать их, но и часто менять жилье. Я снимала, один за другим, дома в Париже и предместье, без конца перевозя моих подопечных из квартала в квартал; всякий раз помещение нужно было обивать заново, и я сама делала эту работу, вскарабкавшись на лесенку, ибо мне запретили пускать в дом слуг, а кормилицы могли переутомиться и потерять молоко. Все ночи напролет я сновала между двумя домами, от Франсуазы к Луи-Огюсту и обратно, от одной кормилицы к другой, переодетая, в маске, неся подмышкой свертки с бельем или едой, а когда один из детей заболевал, оставалась с ним и проводила у его постели бессонные ночи, давая отдых кормилице.

Никто не догадывался о моей тайной роли; о ней знали только Бон д'Эдикур, аббат Гоблен и господин де Лувуа, молодой министр, которому Король поручил надзор за детьми госпожи де Монтеспан, так же, как господин Кольбер нес ответственность за детей мадемуазель де Лавальер.

В том 1670 году госпожа де Монтеспан весьма благоволила ко мне, и я начала лучше узнавать ее. Каждый месяц я ездила в Тюильри, Сен-Жермен или Версаль, чтобы дать ей отчет о детях; иногда я даже привозила их к ней на свидание в покои госпожи д'Эдикур. Признаться откровенно, она интересовалась ими ничуть не больше, чем сыном и дочерью, которых родила несколькими годами раньше от господина де Монтеспана, зато ей нравилось беседовать и шутить со мною.

От госпожи д'Эдикур, близкой конфидентки и Короля и его фаворитки, я знала, какие страдания причиняет новая его избранница бедной мадемуазель де Лавальер и самой Королеве, прежде так любившей ее. Она обращалась с мадемуазель де Лавальер все еще считавшейся официальной любовницей, а на самом деле истинной мученицей, — как со своей служанкой, прилюдно хвалила ее за помощь при одевании, громко уверяя, что без нее никак не обойтись; бедняжка Лавальер, со своей стороны, усердствовала так, словно и впрямь была горничной, во всем зависевшей от своей хозяйки; это зрелище прямо-таки надрывало сердце — если предположить, что оно есть у придворных. Над Королевою фаворитка издевалась ничуть не меньше, постоянно осыпая ее насмешками. Однажды, когда госпожа д'Эдикур сидела у госпожи де Монтеспан, Королю доложили, что в карету Королевы, при переправе через реку, хлынула вода, и государыня сильно испугалась. Тотчас же госпожа де Монтеспан со смехом воскликнула: «Какая жалость, что нас там не было, — мы бы закричали: Королева пьет!» На это Король, даром что влюбленный, сухо возразил: «Мадам, прошу вас не забывать, что она все-таки ваша государыня!»

И, однако, я видела, что госпожа де Монтеспан не так уж испорчена; она не была развратна от природы, скорее, добродетельна, поскольку ее с детства воспитывали в духе строгой христианской морали, которую она не смогла отринуть вполне; только гордость да безграничное честолюбие стали причиною ее падения… В глубине души я скорее жалела ее, чем порицала; к тому же она всегда была любезна со мною и уверяла, что ежели я буду усердно служить ей, она сумеет доказать мне свою признательность.

Иное дело Король: он весьма неохотно согласился назначить меня гувернанткою своих детей и уступил лишь настойчивым просьбам своей любовницы; зная меня лишь заочно, по рассказам приближенных (тогда я еще не подозревала, что более всех здесь потрудилась Бон д'Эдикур), он считал меня одною из «жеманниц», которых очень не любил.

Однако госпожа де Монтеспан так любила поболтать со мною, что иногда мы проводили целые ночи в занимательных разговорах и шутках, когда я приезжала к ней в один из королевских дворцов. Я была настолько уверена в ее расположении ко мне, что не принимала близко к сердцу холодность Короля: власть фаворитки над монархом казалась столь могущественной, что он всегда делал так, как она хотела.

В феврале 1671 года я, однако, едва не распрощалась с моими скромными надеждами на будущее. Двор — это место, где не любят шума, если только сами не производят его. Случилось ужасное: маркиза д'Эдикур, которую я считала лучшей моей подругою, ни с того, ни с сего разболтала двоим из своих возлюбленных, маркизу де Бетюну и маркизу де Рошфору, о тайнах Сен-Жермена; будучи посвященной в любовные похождения Короля (говорили, будто во время Фландрской кампании она даже уступила ему свою кровать, где госпожа де Монтеспан и стала его любовницею), она поведала этот секрет всем окружающим как на словах, так и в письмах, разошедшихся по всей стране. Слог их был столь же опасен, как и содержание; Бон, с присущей ей дерзостью, описывала Короля и фаворитку в выражениях, быть может, и остроумных, но весьма нелестных для заинтересованных лиц. Не умолчала она и о существовании детей, а, поскольку мне поручили их воспитание именно по рекомендации госпожи д'Эдикур, с которой я водила тесную дружбу и которая писала, что я также не сохранила эту тайну, я решила, что погибла. К счастью если это можно назвать счастьем, — госпожа д'Эдикур в своих измышлениях не пощадила и меня, приписав мне связь с маршалом д'Альбре и не пожалев чернил на самые гадкие подробности. Я никак не могла поверить в эту низость, пока не прочла ее письма своими глазами и не убедилась в черной злобе их автора. Но эта же клевета меня и спасла, — Король не поверил в мою вину.