Феномен 1825 года - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Мережковский, Леонид Ляшенко cтр.№ 88

Старый Эрмитаж. К. П. Беггров (1824).

Вторым вопросом, расследуемым правительством, стали заграничные влияния и связи дворянских революционеров. Зимний дворец, отказываясь видеть в 14 декабря исключительно «русскую интригу», предпочитал винить в ней австрийский, английский и французский дворы, польских националистов, итальянских карбонариев и даже экзотическое масонское «всемирное правительство». Однако самый тщательный розыск помог выявить лишь связи Южного общества с польскими революционерами. Других практических точек соприкосновения с европейскими политическими движениями у декабристов, видимо, не существовало. Собственно, такой же вывод Следственный комитет вынужден был сделать и по вопросу о причастности к заговору Ермолова, Сперанского, Киселева и Мордвинова.

Весьма интересовала Зимний дворец проблема замыслов и проектов цареубийства, которая вскоре после начала расследования выдвинулась на первый план. Следствию, не желавшему признавать широкого политического смысла восстания, хотелось представить декабристов обыкновенными заговорщиками – цареубийцами. Кроме того, воинский мятеж и покушение на жизнь монарха являлись такими преступлениями, на которые при желании можно было не распространять указы Елизаветы Петровны и Павла I об отмене в России смертной казни. Путем тщательного расследования власти выявили все упоминания на совещаниях декабристов об истреблении царской фамилии начиная с предложений И. Д. Якушкина и М. С. Лунина в 1817 г. и кончая бобруйским (1823) и двумя белоцерковскими (1824и 1825 гг.) заговорами. По справедливому замечанию В. А. Федорова: «Хотя многие из планов цареубийств были не чем иным, как лишь предложениями или разговорами без определенных намерений, скоро забытыми, тем не менее следствие классифицировало их как важное преступление, серьезный умысел». [55]

Проявив редкую дотошность в выявлении далеко не первостепенных по важности сюжетов, следователи, к сожалению, почти не заинтересовались такими важными проблемами, как причины возникновения и сущность декабризма, становление идеологии и организационных форм обществ дворянских революционеров, суть и причины разногласий между их членами и т. п. Поэтому историкам, стремящимся воссоздать наиболее полную картину первого революционного выступления в России, приходится довольствоваться отрывочными данными, а то и намеками. Впрочем, что это мы все о следователях, трудностях историков да Зимнем дворце? Пора перейти ко второму участнику внезапно начавшегося диалога власти и общества, к арестованным декабристам. Тем более что их поведение во время дознания и суда до сих пор вызывает споры ученых и недоумение широкой публики.

Действительно, по ощущениям «многоопытных» людей XX–XXI вв., дворянские революционеры вели себя на следствии, мягко говоря, странно. Так, СП. Трубецкой назвал 79 фамилий единомышленников, Е. П. Оболенский – 71, И. Г. Бурцов – 67, П. И. Пестель – 17 и т. д. Многие декабристы были весьма откровенны с императором и членами Следственного комитета, кроме того, более двадцати из них обратились к Николаю I с покаянными письмами и просьбами о помиловании. Однако, прежде чем клеймить мягкотелость дворянской интеллигенции и ее сомнительное для «истинных» революционеров социальное происхождение, попытаемся понять, что именно столкнулось на следствии по делу 14 декабря.

Самодержавие к тому моменту накопило многовековой опыт сыска и дознания, давно выработало средства и способы, помогавшие добиться от подследственного «откровенных показаний» и оговоров единомышленников. Декабристы, рассчитывавшие победить или погибнуть, вообще не помышляли о возможности своего участия в следствии, а потому и не договаривались заранее о единообразном поведении перед дознавателями. В результате каждый из них оказался не только в физической изоляции, обеспеченной одиночными камерами казематов, но и в нравственном одиночестве, вытекавшем из неведения, как поведут себя арестованные товарищи. В одиночку же бороться с отработанной системой мер и приемов добывания сведений оказалось чрезвычайно трудно.

Пыток в прямом смысле этого слова к участникам восстания не применяли благодаря указу 1801 г., освобождавшему от физического воздействия во время следствия не только дворян, но и представителей других сословий. Однако на многих из декабристов надевали ручные и ножные кандалы (некоторые носили их от двух до четырех месяцев), им уменьшали количество пищи, не давали спать, наглухо закрывали ставнями окна, пропускавшие дневной свет. Не брезговали следователи и откровенными намеками на возможность пыток, причем делали их будучи всерьез уверенными в необходимости применения подобных мер к арестованным злодеям. «Угрозы пытки, – вспоминал И. Д. Якушкин, – в первый раз смутили меня». [56] Они смутили, надо думать, не его одного.

Камера декабриста в Петропавловской крепости. Неизвестный художник (1825–1826).

Сильное воздействие на дворянских революционеров оказали условия их содержания в одиночных камерах. Камера представляла собой комнату в четыре шага в длину и ширину, в которой находилась походная кровать, стол и стул. Стекло небольшого окна было почти доверху замазано известью. Обогревалась камера при помощи трубы, шедшей от печки в коридоре, причем труба согревала только верхнюю часть комнаты, тогда как в нижней ее части арестованный ежился от холода. Сидеть в такой обстановке было почти невозможно, а согреваясь ходьбой, приходилось постоянно описывать небольшой круг. Плюс ко всему в камерах стояла необыкновенная сырость. При топке печей вода, замерзшая в щелях стен и полов (последствия наводнения 1824 г.), текла ручьями, и из казематов ежедневно выносили по двадцать тазов воды.

«Тот, кто не испытал в России крепостного ареста, – писал Н. В. Басаргин, – не может вообразить того мрачного, безнадежного чувства, того нравственного упадка духом, скажу более, даже отчаяния, которое не постепенно, а вдруг овладевает человеком, переступившим порог каземата… Немудрено, что, будучи в этом состоянии, я легко бы сделал такие показания, которые бы и теперь тревожили совесть». [57] На определенный психологический эффект была рассчитана сама обстановка устных допросов в Следственном комитете. Они начинались с шести утра и продолжались до часа ночи. Узника поднимали с постели, завязывали глаза, набрасывали сверху покрывало и вели в комендантский дом, где и заседал Комитет. Там повязку снимали, и он оказывался в ярко освещенной зале, перед следователями, восседавшими в мундирах, при лентах и орденах. П. А. Бестужев бесхитростно писал, что «был изумлен и устрашен великолепием и видом такого множества почтенных генералов и самого его величества Михаила Павловича». [58]