Гардемарины. Закон парности - читать онлайн книгу. Автор: Нина Соротокина cтр.№ 22

Арендатор, а вместе с ним и Ферморова свита, вздохнули с явным облегчением. Все как-то сразу поверили, что негодяи находятся в числе отсутствующих, а впрочем, черт с ними, где бы они ни находились, только бы кончился скорее этот стыдный, всех смущающий спектакль.

К пастору опять подошел длинный франт, то ли волонтер, то ли судейский, а поскольку он был на голову выше лютеранского попа, то склонился перед ним подобострастно — все выслужиться хотят перед ферморовым духовником. Белов машинально прошел вперед, всматриваясь в штатского, а тот, явно почувствовав на себе взгляд, повернул голову, и Александр, с изумлением и счастьем почти детским, понял, что никакой это не франт, а Никита Оленев. На лице друга появилась нерешительная улыбка, он словно боялся поверить в чудо встречи, потом он вздохнул глубоко и бросился к Александру.

Через час друзья сидели в чистой горнице временного Сашиного пристанища, а хозяин заставлял стол пузатыми бутылями с легким лифляндским пивом, июльскими дарами огородов, принес и жареную курицу, и тефтели с подливой — сил нет, вкусно!

Александр ликовал. Вернувшись в полк, он узнал, что любители парного молока давно вернулись из своей рекогносцировки, за фуражом были посланы подводы. Теперь он принадлежал только себе и Никите.

Ели, пили, балагурили, стараясь пока не говорить ни о чем серьезном, все по верхам: какая погода в Кенигсберге, каков характер у генерала Б. да кто такой пастор Тесин. Здесь же Никита рассказал, как был принят по рекомендательному письму Шувалова самим фельдмаршалом.

— Я бы не осмелился идти к Фермору, неловок, ты понимаешь, но пастор Тесин — поистине незаменимый человек — сам отнес мое письмо. Я был приглашен к обеду. Обед был в честь… не понял, в честь чего, но ликеры пили и виват кричали.

— Обед был в городе? У бургомистра небось?

— Что ты? В чистом поле, в его шатре, а суповые миски с позолотой внутри — по всем светским правилам. Смешно, право… Кушанья разносили гренадеры.

— Это не мои, — угрюмо сказал Белов. — Ни я сам, ни гренадеры мои в шатер фельдмаршала не вхожи. И вообще, Никита, мои виды на славу, карьеру и успех сузились во-он до той полоски на горизонте, — он указал в окно, на синенький просвет в пасмурном, закатном небе, — а вокруг все тучи, кручи и прочий беспорядок. Бестужев, мой враг и благодетель, пал, а других радетелей о себе не имею.

— Уж не повесил ли ты нос, гардемарин? — усмехнулся Никита.

— Повесил, на гвоздь…

— Ладно, сейчас я тебя развеселю, — Никита прихлебнул вина, отер рот. — Рад сообщить, что у вас, сударь, появился еще один радетель. Великая княгиня.

— Их высочество? — иронично скривился Александр.

— Именно. Она велела передать, говорю почти дословно, дело Апраксина не кончено, тебе никакая реальная опасность не грозит, но лучше не высовываться, если не хочешь быть востребованным как свидетель. Ты в этом что-нибудь понимаешь?

— К сожалению, — бросил Александр хмуро, и Никита понял, что друг не хочет подробничать на этот счет, ну и пусть его. — А с чего это вдруг великая княгиня дала тебе подобное поручение? — не удержался он от вопроса.

— Это длинная история. Она знала, что я еду в Пруссию. А в армию я явился не воевать, а к тебе за помощью.

Стало совсем темно, хозяин принес сальные свечи. Белов попросил еще пива. Вино кончилось… А не кофе же лакать в этой дыре, где чай не признают, а водку не гонят.

— Ну что там, выкладывай. — Белов подпер щеку рукой, неотрывно глядя на узкий язычок пламени.

— Я приехал в Пруссию на поиск княжны Мелитрисы Репнинской… — и Никита в меру подробно и совершенно откровенно рассказал все, что связывало его с «астрой и звездочкой», а иными словами, опекаемой им фрейлиной Ее Величества.

Александр слушал не перебивая, только лоб тер, словно хотел разгладить ранние морщины, а потом начал теребить нижнюю губу, которая кривилась в подобие улыбки.

— А ведь и впрямь развеселил, князь, — заметил он, когда Никита кончил свой рассказ. — Это ли не смешно, что мы одной и той же Мамоне служим, а получаем только зуботычины. Да, да, как говорили древние греки, посмотрел дурак на дурака, да и плюнул — эка невидаль…

— Я тебя не понимаю.

— Да уж куда там… Ты знаешь, зачем я ездил к Апраксину в ноябре? За этими самыми письмами.

— Да ну? — Никита был так ошарашен, что вскочил на ноги, тень от его фигуры зависла над Александром.

— А ты знаешь, как попали эти письма к фрейлине Репнинской? — с напором продолжил Александр. — Через батюшку, полковника Репнинского. Он был доверенным лицом великой княгини.

— А я-то подумал, что это она так расстаралась.

— Для себя их высочество расстарались.

— Да будет тебе, Сашка. Великая княгиня добра. Мелитрисе она вполне искренне хотела помочь… Белов вдруг насмешливо сморщил нос:

— А ты не влюблен ли, гардемарин? Она хорошенькая — твоя фрейлина?

— Ну что ты порешь чушь? Влюблен — не влюблен… В этом ли сейчас дело? Сейчас главное — ее из рук Тайной канцелярии вырвать.

— А из первой бочки пиво лучше было… Не находишь? Это горчит, — он отставил кружку. — А с чего ты взял, что княжна в руках Тайной канцелярии? Скажи на милость, зачем бы им тащить княжну в Пруссию? Они бы и дома подыскали хороший сырой каземат и повели неторопливое следствие. Да ты их повадки лучше меня знаешь.

Дверь вдруг распахнулась, и на пороге появился Гаврила в ночном колпаке и пледе.

— Вы, Никита Григорьевич, запамятовали. Нам надобно Осипова искать, этого инкогнито. Вы бы порасспрашивали Александра-то Федоровича, он человек головастый. Э… — он вдруг сморщился, как от горького. — Вы уж оба, ваши сиятельства, того… хороши. — И он затянул на плаксивой ноте: — Свой-то запас уже выкушали. А еще русские баре… «Трактат о пьянстве сочиняли», Катулла читали, а теперь сидите на немецком подворье и лакаете уже четвертый час их неочищенную брагу.

— Гаврила, брысь! Это пи-во! — крикнул Никита и, любя правду, добавил: — Но, конечно, пьянит. А жерило [7] драть — не велика заслуга. — И горестный камердинер, напялив на лицо самое унылое выражение, удалился.

— Вот еще что мы не обсудили, — понизив голос, сказал Никита. — Помнишь, ты мне дурацкое письмо прислал, что-то про ворвань и горшечную глину?

— И про Сакромозо, — уточнил Белов показно бодрым голосом.

— Ну так я узнал о его приметах. Великая княгиня сообщила. Приметы эти мало цены имеют, потому как устарели. Красив, кареглаз, росту моего, то есть приличного, на подбородке имеет родинку в виде розового пятна.

— Пятно на подбородке ничего не стоит бородой или мушкой прикрыть.

— Наверное, он и прикрыл, потому ищи бородатого. И еще одну примету подарила великая княгиня. — Никите подумалось вдруг, какое ребячество было запоминать эту подробность, да еще передавать это Сашке, он даже хохотнул вслед своим мыслям. — Когда Сакромозо волнуется или задумывается глубоко, то начинает вот эдак тереть руки, словно они у него сильно чешутся. Он знает, что жест этот плохого тону, простонародный, поэтому, заметив за собой, что трет руки, тут же останавливает себя.