Императрица Лулу - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Тарасевич cтр.№ 44

Обе свои деревеньки он мог заподозрить с равным основанием, хотя Юдино стояло на реке, а Барыбино — за рощею, так что из Юдино, разумеется, ворам легче стало бы ночью перевести канат, как только вскроется река. Однако же в мужицкой хитрости он нисколько не сомневался. Мужики могли отнести уворованное именно в Барыбино — на случай, если пропажа скоро обнаружится, и искать станут, конечно, в Юдино. Хотя никто наверняка не ожидал появления барина здесь, на берегу, в самом начале весны.

Следов не было. Как лиса хвостом замела. Зачем дуракам канат, купленный им для образца изделий будущей своей фабрики, — только пропить.

Он несколько времени стоял у низкой двери. Деревня на берегу серела сквозь голые ещё ветки берёз. Следовало, разумеется, немедленно навести розыск, но он всё продолжал стоять, вглядываясь в даль, пытаясь прозреть будущее в сизом мареве марта. Река уже вздулась, чересполосица чёрных полыней лежала на ней, словно бы нанесённая жирным, распадающимся в руках углем.

Позади раздался неясный звук, и он резко оглянулся на этот звук. Рядом, в нескольких шагах, стояли двое мальчишек — один постарше, лет десяти, другой помладше года на два; оба тут же, как он оглянулся, сдернули с голов колпаки. Божьи ангелы, что ли, явились пред ним, святым духом перенесённые на воронежский берег? Он и не слышал, как они подошли. На валенках у мальчишек висели комья грязи. Нет, на ангелов они не сильно-то казались похожи — оба смуглы, чуть не как эфиопы; точно, ну, точно таким же в детстве был сын Алексей — наверное, это чёрная воронежская земля, чернозём воронежский делает ребятишек чёрными: и сам он, Яков Охотников, и покойница жена — рыжи, а сын, как и эти двое, оказался смугл.

— Ну, — доброжелательно, думая о сыне, спросил, — кто канат-то взял? Знаете?

Оба лишь шмыгнули носами, проглотили сопли. Ветер шевелил чёрные их космы на непокрытых головах.

— Вы чьих?

— Коневых, барин, — бойко ответил стоящий впереди старший. — Николка да Ванька.

Ага. Ребятишки были детьми весьма известного ему мужика. Федька Конев — ровесник, он помнил его ещё с детства, он, Яков, был мальчиком, молодым человеком, и Конев — молодым парнем, портящим всех девок подряд. Потом супруга-покойница взяла его к себе кучером, несмотря на такое-то Федькино поведение, подолгу любила ездить — пока могла ещё сидеть в таратайке, — любила ездить с ним по полям и рощам. Яков вздохнул, перекрестился, редко он вспоминал жену — грех это… Вот Федька Конев как раз и мог верховодить воровством, так что его дети наверняка знают всё. Дети в деревне всегда всё знают.

— Вы передайте отцу и другим мужикам, чтобы канат завтра же здесь был, понятно? Как унесли, пусть так и принесут. Тогда я прощу. Не забудете? — он погладил младшего по голове, тот кивнул. Ага! Но всё-таки осталось не совсем ясным, понял ли тот на самом деле или же нет. — Не будет каната завтра, в солдаты отдам отца. Или во флот. У нас из Воронежской губернии во флот берет Государь. Знаете про то? — Он помимо себя начал свирепеть, как не свирепел в первую минуту, обнаружив пропажу. — Во флот! А ты понял?! Николка! Ты понял? Пятьдесят кнутов и во флот!

Мальчишка быстро отодвинулся на пару шагов.

— Как скажете, барин. Только папаня ничего не брали, барин, упаси Бог. — Мальчишка быстро, отбывая номер, перекрестился. — Не понял я, барин, чего.

Он несколько времени, как только что смотрел на перспективу речную, смотрел в детскую физиономию. Смех, но бойкий мальчишка действительно ужасно походил на Алёшу в детстве. И упрямство, точно такое, и точно так всё возможно прочитать по лицу его. Впрочем, всё прочитать по Алексееву лицу можно и сейчас, когда Алексей вырос и стал кавалергардским офицером.

Усмехнулся на одну щеку; свисающие тараканьи усы, мокрые сейчас, как и всё было мокрым Божьей весною, усы двинулись в разные стороны — вверх и вниз от носа.

— Эх, вы-ии, — сказал, — эх, вы-и… Разве ж можно? Что барское, а что мужичье. Разве ж плохо мужикам у меня? Не в пример по сравнению хоть и с любым соседом. Вот лет через двадцать… или даже через пятнадцать… Или хоть даже и через десять… Когда новое правление окажет себя достаточно… Тут у нас на берегу станет машина. Канатная дорога. Я вот скоро, как реки вскроются, поеду опять в Германию и привезу канатную дорогу. И везде у нас… Да что! Везде в России станут машины, не хуже как в Германии. И дороги… — он взглянул на их размокшие валенки и на собственные сапоги, на которых тоже, разумеется, висела грязь. — И дороги тут и везде в России станут совершенно как в Германии. Необходимость реформ видна каждому!.. Воля для человека, не стесненного дикими распоряжениями властей… Так что новый кабинет министров прежде всего решительно распорядится устраивать дороги. Решительно. Это я вам гарантирую.

Мальчишки шмыгали носами.

— И каждый мужик у меня станет… О-о! — он поднял руку к совершенно голубому небу, словно бы указывая новой России путь к процветанию — туда, в горние и светлые высоты. — Телеги новые, избы новые! Сапоги! Бабы по табельным дням и праздникам престольным в новых платьях! Бабы… Да что! Каждый мальчик обзаведётся у меня новыми сапогами! Хотите, небось, новые сапоги?

Оба, даже развязный Николка, молчали.

— Всех переведу на оброк! Мужики у меня… Да что! По всей России мужики перестанут воровать! Да и зачем? Если работа станет в охотку! И каждый дворянин своим мужикам явится как отец родной. Молиться будете на меня! Молиться!

Его вдруг прошиб крупный пот; и так парился в лисьей шубе, а воодушевившись, он совсем уж разгорячился, как печная плита.

— Мужики у меня…

Он закашлялся; не хватало ещё простудиться, когда необходимо работать и работать. И то сказать: весна — самое для простуды время. Взмахнул руками, кашляя, ноги скользили по насыщенной водою глине.

— Как скажете, барин, только они все бесперечь коноплю курят, — вдруг произнёс мальчишка.

— Что-о?

— Коноплю. — Тот показал грязным пальцем в сторону конопляного поля, сейчас наверняка лежащего под оседающим, но ещё толстым слоем серого снега. — Семя сушат и ложат в чубуки. Сладка-а! И я курил, мне давали папаня. И ещё хоца. — Тут парень, не спросив разрешения, так, будто он, Яков, уже разрешил ему, нахлобучил вдруг на себя колпак, хотя всё ещё, разумеется, продолжал стоять перед собственным барином. И второй мальчишка тоже, повторяя за старшим братом, быстро надел колпак. — А ещё которые варят семя. Забират, слышь ты, барин, забират крутее вина. Ого! А посля семя как работать? — он сделал ударение на последнем слоге. — Посля сёмя, барин, работать никак не можно, — добавил мальчишка спокойно, как взрослый. — Нет, не можно работать.

Он размахнулся, чтобы ударить свинёнка, и тут сапоги, уже елозившие по грязи, сами выбежали из-под тела вперёд, и так, вперёд ногами, он поехал на сидалище с берега вниз. Шуба слетела с него, зацелившись за невесть какой камень; камень этот оставил здоровенный, в полспины, синяк на теле, но тогда он и не почувствовал боли, всё произошло в миг единый, только ахнуть и успел, не сразу успел ощутить и мокроты, только, словно бы помимо себя, обдирая локти на плаще с меховым подбоем, пытался замедлить падение — тщетно. Влетел, поднимая тучи ледяных брызг, влетел, разбив тоненькую шкурку берегового припая, влетел в реку, пропахавши по берегу неровную зигзагообразную борозду длиной саженей в пятьдесят, не меньше. Рухнул на мелководье навзничь — без сил, всё отдавши, сопротивляясь падению; вода сомкнулась над ним. Тут же вскочил с криком, потому что ледяной холод, сравнимый разве со смертельным, весь объял его.