Translit. Роман-петля - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Клюев cтр.№ 75

Так-то…

Поначалу это сильно раздражало его, но потом он привык к сторожам с колотушками. И послушно отвечал на любой встречный вопрос – правда, всегда по-разному и часто ставя спрашивающего в тупик: «Я из Мозамбика» или «Я из Китая». Спрашивающий тут же выходил из строя, словно какой-нибудь прибор, рассчитанный на напряжение в сто двадцать вольт, который подключили к двумстам двадцати. То есть, как, дескать, из Мозамбика, когда ты белый, или как из Китая, когда глаза круглые и – блондин? В ответ он просто пожимал плечами: всякое, дескать, бывает… – и уходил своей дорогой. Никогда не забывая историю с однажды отчеканенными по личному распоряжению Петра медалями, которые были украшены надписью «Небываемое бывает».

Значит, в России, во всяком случае, бывает, а насчет Дании…

Насчет Дании – его многое смущало, когда начало выясняться то одно, то другое. Не то чтобы сильно смущало – жить, там, мешало или в этом роде, а так… чуть-чуть. Смущали, например, сугубо личные вопросы, которые ставились в лоб с прямотой деревенского жителя: а чего, дескать, стесняться, все же свои! Принять в объятия такое количество «своих» – пять миллионов с хвостиком – он не был готов. Смущали и сугубо личные, причем остро непосредственные реакции на внеличные утверждения типа «Волга впадает в Каспийское море…» – «Никогда не поверю!» Смущала вообще эта безмятежная – и часто производившая впечатление чрезмерной – открытость личности навстречу обществу… опять же какого-то деревенского типа: смотрите, мол, у нас все на виду, нам скрывать нечего.

Все на виду и было.

Но в его голове, тем не менее, ветер гулял – и кораблик подгонял! И уследить за этим корабликом не мог даже самый пристальный датский взгляд: больно уж пустой была его голова, больно уж много в ней было свободного места и больно уж резвым был тот кораблик. Так что датчане только переглядывались, одни сокрушенно, приписывая его легкомысленность морозам, медведям и водке, другие с восхищением – или с завистью, не поймешь. Впрочем, понимать он и не старался: все равно, думал, не из этой он деревни, так что нечего родниться особенно – с односельчанами-то. Да по первости и смысла не было… достаточно рот раскрыть – и любому понятно: не из этой деревни.

Без акцента по-датски говорят только те, кто в этих местах родился, поскольку начинать приспосабливать речевой аппарат к будущему языку не поздно только в утробе матери. А дальше – по выходе из утробы – увы, уже ни к чему: когда ни начнешь – все равно не успеть. Как бы прилежно ты ни изучал впоследствии этот язык, который немцы называют «заболеванием горла», тебе уже никогда не натренироваться молниеносно образовывать щели той ширины, которые требуются – причем речь о сотых долях миллиметров идет – для произнесения 22 (двадцати двух!) датских гласных. Не говоря уж о том, что ты никогда не привыкнешь озвончать глухие и оглушать звонкие согласные… почему бы их просто не поменять местами? – в той степени, в которой озвончают и оглушают их аборигены-из-утробы. И уже вовсе умалчивая о толчке – типично датском явлении, не поддающемся корректному описанию ни на одном языке мира, но напоминающем – фактически – короткую смерть от удушья в ходе произнесения едва ли не каждого слова.

Он никогда прежде не думал, что настанет время – и иноземный акцент, который так завораживал его в детстве и юности, однажды превратится в постоянную (и – хуже – неискоренимую) черту его речевого портрета. Причем отнюдь и отнюдь не в украшающую его речевой портрет черту. Выучить датский язык было раз – ну два, ну три – плюнуть… проблемой оказалось произнести выученное.

Так он возненавидел акцент. Любой, а прежде любого – свой собственный. Кстати, несмотря на то возненавидел, что, кроме него самого, акцент этот не мешал никому, и в один прекрасный день Дания даже прекратила спрашивать его: where are you from? Видимо, акцент сохранился в той сильно щадящей уши собеседников степени, которую легко было игнорировать. Однако сам он слышал свой акцент каждую секунду – точно так же, как и любой другой акцент, искажавший аутентичный датский, какого бы происхождения этот акцент ни был. Теперь даже применительно к аборигенам-из-утробы он мог с точностью до области определить, из какой части Дании прибыл его собеседник, где рос и влияния каких других диалектов испытывал на себе в разные периоды жизни.

Южно-ютский датский, борнхольмский датский, копенгагенский датский и все прочие датские различались им вполуха. При желании он мог даже имитировать диалекты, но свой акцент слышал и тогда, когда говорил на диалекте… впору было, как Демосфену, класть камешки в рот, да зубов пожалел. Ибо нет таких камешков, которые датский способен был бы обтесать : датский призван дробить любой камешек в крошки!

Тут-то он и начал преподавать этот язык.

Идея была, конечно же, не его: при всем – своем? – ветре в голове (и особенно при кораблике) он не смог бы и представить себе ничего подобного. «Какое кощунство!» – сказала бы его покойная прозрачно-перламутровая бабушка по маминой линии. Скептичный же Борька, которому он сразу, понятное дело, доложил о предстоящих переменах, только поинтересовался: «А больше там у них, в Дании, некому датский преподать?»

Ему показалось, что кое-какие слова в этом вопросе могли бы быть подчеркнуты немножко менее жирно, поскольку предполагаемый род занятий и так шел наперекор чуть ли не всем сразу его собственным принципам. Не сам ли он – год за годом! – трубил на каждом перекрестке, что только и исключительно носители того или иного языка имеют право его преподавать? Вообще говоря, он имел в виду прежде всего русский, который – во всяком случае, в Дании – преподавался кем угодно, кроме русских, но, видит Бог, ему бы и в голову не пришло ограничивать сферу действия этого права каким-либо одним языком! Логика и вообще была немудреной: русский должны преподавать русские, немецкий – немцы, французский – французы… продолжать или остановиться? Существует, стало быть, «язык врожденный» (это словосочетание он всегда произносил с придыханием) и «язык выученный» (тут в его голосе обычно слышалось презрение) – всем ли понятно, какие отсюда следуют выводы?

Этот вопрос задавался им в качестве риторического: так, по крайней мере, вопрос звучал в России, где вас засмеяли бы насмерть, предложи вы в преподаватели русского языка чужеземца. Экое неловкое – да и просто неприличное, вы, конечно, извините за резкость – предложение! Надо ведь немножко головой-то думать – или не надо? О чем думать – так вот… о национальной гордости великороссов, например!

Что до датчан, то у них национальной гордости великороссов – в смысле, национальной гордости великоданов – не оказалось и в помине («большая и маленькая страна» – помните эту тему?). То есть здесь подготовка к артикуляции звуков в утробе матери давала лишь одно преимущество – преимущество быть понятым пятью миллионами человек в самой южной из северных стран Европы. Что касается преподавания датского – на сей счет у датчан не было амбиций. С той же легкостью, с которой хоть русский, хоть любой другой чужеземный язык преподавался в Дании датчанами, датский мог быть поручен здесь… ммм, почему бы и не русскому? Иначе говоря, получалось следующее: так же, как русский в Дании необязательно должны были преподавать русские, немецкий – немцы, французский – французы, датский необязательно должны были преподавать датчане.