Семь столпов мудрости - читать онлайн книгу. Автор: Томас Лоуренс cтр.№ 78

Это были важные проблемы. Я решил, что во главе посольства к Нури должен отправиться Ауда, так как они были друзьями. Племя Нури было слишком близко и слишком многочисленно, чтобы Ауда решил затеять с ним войну, как бы воинственно он ни был настроен. Соответственно, личные интересы подвигли обоих великих мужей на союз. Их знакомство приняло какой-то причудливый оборот: каждый терпеливо сносил странности другого. Ауда должен был объяснить Нури, как мы намерены действовать, и передать желание Фейсала, чтобы тот публично продемонстрировал свою верность Турции. Только при этом условии Нури мог нас прикрыть, оставаясь при этом в добрых отношениях с турками.

Пока же нам предстояло оставаться с Али абу Фитной, понемногу перемещаясь вместе с ним к северу, в сторону Небха, где по приказу Ауды должны были собраться все абу тайи, а сам он обещал вернуться от Нури еще до того. Таков был план. Мы погрузили шесть мешков золота в седельные сумы Ауды, и он уехал. После этого поджидавшие нас вожди фитеннов сказали, что сочтут за честь кормить нас дважды в день, утром и после захода солнца, все время, пока мы будем оставаться с ними, и они знали, что говорили. Гостеприимство ховейтатов не знало границ никакого ограничения тремя днями, предусмотренного из соображений скупости законом пустыни, – но при этом было достаточно назойливым и не оставляло нам почетной возможности уклониться от общей мечты кочевников о благоденствии.

Каждое утро, между восемью и десятью часами, к нам приводили нескольких породистых кобыл в упряжи явно не лучшей работы; мы с Насиром, Несибом и Зеки садились в седла и в сопровождении дюжины наших людей торжественно следовали по песчаным тропам долины, лавируя между кустами. Лошадей при этом вели в поводу наши слуги, поскольку было бы неприлично ехать одним, тем паче быстрым аллюром. В конце концов мы добирались так до шатра, который на этот раз должен был служить нам трапезной, причем каждая семья принимала нас по очереди и считала себя горько обиженной, если Зааль в роли третейского судьи предпочитал одну из них другой.

При нашем приближении на нас набрасывалась стая собак, которых отгоняли собравшиеся зеваки, – каждый раз вокруг очередного шатра собиралась плотная толпа, – и мы вступали внутрь, на гостевую половину, специально расширенную для такого случая и тщательно отгороженную от солнечной стороны портьерой во всю стену, чтобы мы оставались в тени. Выходил робкий хозяин, что-то бормотал и тут же куда-то исчезал. Нас ожидали красно-бурые ковры – гордость племени, – разостланные вдоль портьеры под задней стеной шатра, так что мы сидели с трех сторон пустого пыльного пространства. Всего нас бывало человек до пятидесяти.

Вновь появлялся хозяин, на этот раз у центральной опоры шатра. Наши местные коллеги-гости – эль-Зейлан, Зааль и другие шейхи – с деланой неохотой усаживались на ковры между нами, опираясь локтями на те же накрытые войлоком вьючные седла, что и мы. Входной полог шатра был поднят, и мы видели, как разыгравшиеся дети гоняются за собаками по пустому подобию двора. Чем меньше детям было лет, тем меньше было на них одежды и тем упитаннее они выглядели. Самые маленькие, совершенно обнаженные, с большими черными глазами, с трудом сохраняя равновесие, на широко расставленных ножках рассматривали нашу компанию, засунув большие пальцы в рот и выпятив вперед круглые животы.

Когда все уже были на своих местах, наступала неловкая пауза, которую наши друзья пытались занять, демонстрируя сидевшего на жердочке прирученного сокола (иногда это была чайка, птенцом отловленная на морском побережье) или борзую. Как-то нам пришлось восхищаться одомашненным горным козлом, в другой раз это был сернобык. Когда эти темы оказывались исчерпанными, хозяева не без труда находили какой-нибудь другой пустяковый предмет для разговора, чтобы отвлечь наше внимание от домашних звуков и распоряжений на заключительном этапе подготовки к трапезе, долетавших из-за занавески вместе с густым запахом кипящего жира и ароматом жареного мяса.

Проходила минута-другая общего молчания, после чего появлялся хозяин или его помощник и шепотом спрашивал: «Черного или белого?», что означало предоставление нам выбора между кофе и чаем. Насир всегда отвечал: «Черного» – и вперед выступал невольник, державший в одной руке кофейник с длинным носиком, а в другой – три или четыре белые фаянсовые чашки. Он выливал немного кофе в верхнюю чашку и предлагал ее Насиру, затем вторую мне, и третью – Несибу. Он терпеливо ждал, пока мы обхватывали чашки ладонями и потягивали из них напиток, особенно смакуя последнюю, самую ароматную каплю.

Как только чашки были опустошены, невольник протягивал за ними руку и со звоном ставил одну на другую и уже менее торжественно подталкивал их к следующим по порядку гостям, по кругу, пока все не получали свою долю ароматного напитка, после чего возвращался к Насиру. Кофе во второй чашке был вкуснее, чем в первой, отчасти потому, что он к тому времени настаивался в горшке, а еще по той причине, что в чашке оставались капли после всех отведавших напитка. Если дело доходило до третьего и четвертого кругов, когда задерживалось мясное блюдо, напиток отличался совершенно удивительным вкусом.

Но вот наконец, с трудом продираясь через возбужденную толпу, появлялись двое мужчин с грудами риса и мяса на луженом медном подносе или в мелком блюде пяти футов в поперечнике, на подставке, похожей на жаровню. Во всем племени была лишь одна посудина таких размеров, по окружности которой была выгравирована надпись вычурными арабскими буквами: «Во славу Аллаха и с верой в Его последнюю милость, – собственность молящегося Ему убогого Ауды абу Тайи». Всякий раз ее заимствовал хозяин шатра, которому предстояло принимать нас днем. Поскольку меня мучила бессонница, я на рассвете видел из-под одеяла, как эта огромная тарелка путешествовала по лагерю, и, замечая, куда ее понесли, заранее знал, в каком шатре мы будем сегодня питаться.

Блюдо было наполнено до отказа: по краю шло белое кольцо риса шириной в фут и глубиной в шесть дюймов, а все остальное пространство занимала гора бараньих ножек и ребрышек, казалось готовая вот-вот развалиться. Для сооружения в центре престижной пирамиды из мяса понадобились две или три жертвы. Посреди блюда на обрубки шей были уложены распахнутыми ртами вверх вареные бараньи головы, и их уши, коричневые, как увядшие листья, распластывались по поверхности риса. Из зиявших глоток вывалились еще розовые языки, цеплявшиеся за нижние зубы, и длинные белые резцы оттеняли торчавшие из ноздрей пучки волос и почерневшие губы, растянутые словно в ухмылке.

Это сооружение опускали на землю, заполняя пустое пространство между нами, и над мясом еще поднимался горячий дымок, когда являлась вереница поварят с небольшими котелками и медными кастрюльками, в которых варились потроха. Черпая их содержимое разбитыми эмалированными плошками, они принимались выкладывать на главное блюдо внутренности и наружные срезки с бараньей туши, кусочки желтого нутряного жира, белого курдючного сала, мускулов, кожи со щетиной – все это плавало в кипящем масле и растопленном сале. Зрители взволнованно наблюдали за происходившим, провожая одобрительными замечаниями показавшийся из котелка какой-нибудь особенно сочный кусок.