Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Такман cтр.№ 39

Однако за изысканно-манерным фасадом XVIII в. по-прежнему сохранялось мощное стремление к нравственной добродетели. Методистское движение и распевание гимнов братьев Уэсли были в той же мере порождением своего времени, хотя и в другой области, что и иронико-комическая поэма «Похищение локона» Александра Поупа или «Письма к сыну» лорда Честерфилда. И как вообще можно пытаться дать общее определение периоду, начало и конец которого знаменовали два замечательных, но столь разных произведения — «Путешествие паломника» Джона Буньяна и «Упадок и разрушение Римской империи» Гиббона»? Гиббон воплощает скептика, ученого и антихристианина, Буньян — пылкого и ревностного верующего и глашатая добродетели. Один — знание, второй — вера или, говоря словами Мэттью Арнольда, один — эллинист, другой — иудаист. «Путешествие паломника» — вероятно, вторая после Библии из самых читаемых книг, написанных на английском языке. По сути, она и была второй Библией — в крестьянских домах, если не в богатых поместьях. Образованные классы ее игнорировали, но в конечном итоге, говоря словами Маколея, она оказалась «единственной книгой, относительно которой образованное меньшинство согласилось в конечном итоге с простонародьем» . Удивительно думать, что эта эпитома благочестия увидела свет в то же десятилетие, что и пьесы Уичерли «Деревенская жена» и «Прямодушный» — эпитомы распутства. Хотя Буньян принадлежал к предыдущему, пуританскому поколению, его книга принадлежит поколениям последующим, которые ее любили и жили с ней. Он был и наследником пуритан, и предтечей методистов — связующим звеном, которое перенесло пуританство в евангелическое возрождение XIX в.

Но пока простые люди жадно читали про путешествие души к небесным вратам, страной и эпохой заправлял мистер Мирской Мудрец. Его не заботил Мессия, чье обещанное пришествие так разжигало пыл пуритан. Вполне естественно, что его не заботили ни восстановление Израиля, ни сами евреи. По сути, единственным, что заставило тогдашних англичан вообще обратить внимание на евреев, стали Акт о натурализации 1753 г. и вызванный им антагонизм. Прозванный «Еврейским биллем», этот акт предлагал «позволить евреям представлять в парламент прошения о натурализации без причащения к святым таинствам». Один оппонент Акта предостерегал, что, позволяя евреям становится землевладельцами, законодатели обращают в ложь пророчество Нового Завета, которое, согласно христианским комментаторам, подразумевало, что евреи должны оставаться скитальцами, пока не признают Христа мессией. Другой оратор добавлял: «Если евреи войдут во владения большой долей земли в королевстве, как мы можем быть уверены, что христианство и впредь будет оставаться уважаемой религией?» Однако Акт был принят палатой общин и, после одобрения епископами, палатой лордов, Акт был встречен такой бурей протестов памфлетистов и воплями толпы, что в следующем году был отменен и снова вступил в силу только после Акта об эмансипации 1858 г., почти сто лет спустя.

Первоначальное принятие Акта, невзирая на его последующую отмену, отражает дух просвещения XVIII в., настрой «живи и давай жить другим». В то же время именно рационализм XVIII в. срабатывал против довода о воплощении пророчества, предполагавшего восстановление Израиля. Рационализм не принимал пророчеств в качестве аргументов. Теологи-рационалисты — Гоббс, Хьюм и иже с ними, разбирая одну за другой основы христианской догмы, пришли к выводу, что аллегорические интерпретации, представляющие Иисуса воплощением иудейских пророчеств о мессии, «иррациональны» и что изощренные попытки увидеть в каждой строчке Ветхого Завета аллегорию тех или иных событий в будущей истории христианской церкви должны растаять в свете разума. В «Дискурсе о свободе мысли» Антони Коллинз посмел объявить, что Книга пророка Даниила не автобиографична, а была написана во времена Маккавеев, а такая интерпретация проливает совсем иной свет на содержащиеся в ней пророчества. Прочие опасные мыслители начали подозревать, что Моисей не сочинил лично всё Пятикнижие, и чем больше они изучали и размышляли, тем больше вынуждены были прийти к выводу, что надежда христианства на второе пришествие в том смысле, в каком она основана на иудейских пророчествах, тщетна.

Пока бал правили рационалисты, трудно было пробудить какой-либо интерес к возвращению евреев в Сион. Тем не менее изучение рационалистами исторической составляющей Библии породило новый интерес к Палестине как стране, где Библия возникла. Теперь ее руинами заинтересовались с точки зрения археологии — не как священными реликвиями, а скорее как окнами, позволяющими заглянуть в прошлое. Одним из самых первых трудов по исследованию библейских земель стала «Желанная, но недостижимая Палестина» доктора Фуллера. Хотя это произведение увидело свет в 1650 г., оно не имело никакого отношения к пуританизму, более того, по своему темпераменту и интересам сам доктор Фуллер тяготел к роялистам. Ни один пуританин не смог бы описывать библейскую прародину с такой отстраненностью. Замечательный юмор и остроумие прорываются в строках даже самых серьезных его трудов, а стремление быть справедливым (что даже в самые жаркие дни гражданской войны уберегло его от ссор с обеими сторонами) выделяло Фуллера на фоне его времени. Составляя описательный труд о Палестине, он руководствовался желанием внести свой вклад в истинное понимание Библии, пусть даже, по его собственному утверждению, «сии телесные (чтобы не сказать плотские) штудии земного Ханаана начинают выходить из моды среди наиболее образованных христиан». Он дотошно описывает животный и растительный мир, полезные ископаемые и географическое положение, по ходу развеивая расхожие мифы и недоразумения. Он утверждает, что, по сути, земля не является пустыней, невзирая на то, что это слово часто упоминается в Писании. «И верно, слово „пустыня“ звучит отвратительно для английского слуха: оно пугает наше воображение видениями места, полного унылых духов, диких зверей и горестного запустения, тогда как на иврите оно предлагает не более чем лесистую местность вдали от человеческих поселений; большинство таких „пустынь“ по протяженности не превосходит наши обширные парки в Англии и более привлекает радостями уединения, нежели пугает печалью одиночества».

Он пытается прояснить выражение «локоть» как меру длины и прочие термины иудейской системы мер и весов. Он излагает древние законы и обычаи, особенности ведения хозяйства, методы земледелия, описывает пищу и одежду. В труде много карт, усеянных шатрами, храмами, местами битв и городами с башнями; приводятся планы зданий, как, например, храма Соломона со всей его мебелью, принадлежностями и сокровищами; имеются вкладки с изображениями одежды и украшений с целью показать, какие именно вещи носили представили каждого из классов общества — например, незамужняя дева, жена, вдова или блудница. Книга Фуллера была научной по целям, если не по результату. Завершает он главой, где развеивает надежду евреев на восстановление Израиля, утверждая, что возвращение из вавилонского плена воплотило все пророчества и если остается еще какое-то обещание, то оно должно принять форму обращения евреев в христианство, однако без «возвращения им в мире сем» их старой страны. Последнее, по его утверждению, должно остаться сладким сном. Что до обращения в христианство, он не уверен, действительно ли Бог так предначертал или нет, но поскольку не было явлено ничего в доказательство противного, лучше будет предлагать, что Он так предначертал, а в таком случае, с уверенностью говорил Фуллер, как только Господь того пожелает, «в мгновение ока их глаза откроются и они прозреют» невзирая на все препоны. Правда, с честностью, от которой он никогда не мог отказаться, Фуллер признает, что такое обращение маловероятно до тех пор, пока христиане не допускают евреев в общество: «Обращению должно предшествовать общение».