Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Такман cтр.№ 82

Однако, как иногда случается, встреча стала исторической. В ходе ее сошлись и на краткое время соединились в своего рода химической реакции Изгнанник и Держава-Посредница. Ни одна из сторон не ждала от нее многого. Бальфур пообещал выделить посетителю пятнадцать минут в штаб-квартире своей кампании в манчестерском отеле. Он слушал более часа. Со своей стороны, Вейцман, который по вполне понятным причинам нервничал при мысли, что на своем шатком английском ему за пятнадцать минут предстоит изложить известному политическому деятелю всю историю и надежды, расколы и подводные течения в движении своего народа, не надеялся ничего добиться. Бальфур, вытянув длинные ноги в ленивой «позе скамьи казначейства», прославленной карикатуристами, спросил, почему сионисты так ожесточенно противятся идее Уганды. Британское правительство, сказал он, действительно стремилось сделать что-то, чтобы облегчить страдания евреев, и проблема тут практическая, а потому требует практического подхода.

В ответ, как вспоминал Вейцман,

Довод Вейцмана о Палестине как сосредоточии веры, его на удивление справедливая фраза, что отклонение от нее сродни идолопоклонству, навели бы скуку на Джозефа Чемберлена или сбили бы его с толку, но пришлись как нельзя кстати в случае Бальфура. «Бальфур часто мне говорил о том, — писала миссис Дагдейл, — какое впечатление произвел на него тот разговор» и как с того времени он начал понимать, что еврейская разновидность патриотизма никогда не удовлетворится меньшим, чем сама Палестина.

Бальфур понял, что имел в виду Вейцман. Позднее, в годы войны, знакомство возобновилось и стало близким. «Государственный деятель, чье сердце лежит к науке, — сказал Сторрс, — искал отдохновения от партийной рутины в обществе ученого, чье сердце лежало к политике, и первые зерна симпатии были посеяны». Под конец, когда Бальфур лежал при смерти, Вейцман стал единственным человеком, кроме членов семьи, кого к нему допустили. «Они не обменялись ни словом, поскольку Бальфур был очень слаб, а доктора Вейцмана переполняли чувства». Приподняв руку, Бальфур коснулся склоненной головы своего посетителя. В тишине комнаты можно было почувствовать связывавшие их узы .

Поскольку Вейцман представлял неассимилированных евреев, которые составляли основу сионистского движения, он в глазах Бальфура воплощал само это движение. В отличие от Герцля, невозмутимый и не склонный к экстравагантным жестам Вейцман был учтив и невероятно умен, был проницательным переговорщиком и «минималистом», ограничивавшим свои требования тем, что можно было практически получить. Еще он обладал обаянием, столько же магнетическим, как и у самого Бальфура. Надо думать, его личность побудила Бальфура романтизировать само сионистское движение. Бальфур решил для себя, что «как хранители религиозных и расовых традиций» сионисты «являются великой консервативной силой мировой политики» .

Сразу после судьбоносной встречи в Манчестере в 1906 г. партия Бальфура проиграла всеобщие выборы, и Бальфур освободился от обязанностей государственной службы. «С пылом, приберегаемым для моментов размышления» (цитируя слова миссис Дагдейл), он обратился к новой теме, завладевшей его вниманием.

Британии, на его взгляд, представился шанс не только вернуть Святую землю к жизни после запустения под властью мусульман, но и «сделать что-то реальное, чтобы смыть древнее пятно с нашей собственной цивилизации» . Фраза принадлежит ему самому, она взята из критической речи в палате лордов в 1922 г., когда дебатировался получивший широкую поддержку запрос об отзыве Мандата. В ответ на этот запрос Бальфур тогда в первый и последний раз всерьез выступил в защиту английской политики в Палестине, которая носила его имя. Он был бы несправедлив к самому себе, сказал он под конец, если бы промолчал, «не настаивая по мере возможности» на том, что британское спонсорство возвращения евреев на их историческую родину связано с великим идеалом.

На заре своего изучения сионизма Бальфур столкнулся с антипатией знакомых ему евреев, которые, почти все до одного, были ярыми антисионистами. Выходец из правящего класса, которому не приходило в голову, что социальное положение может быть поставлено под сомнение, Бальфур был не способен понять, как чье-то еще положение может быть шатким, а потому не мог взять в толк, что их так расстраивает. Он расспрашивал леди Констанс, которая снова посетила Уиттингхэм в 1911 г. «А. Дж. Б. ужасно интересуется всеми делами еврейскими, — писала она сестре. — Он много расспрашивал про Клода [имеется в виду Клод Монтефиоре, интеллектуальный лидер ассимилицианистов в Лондоне], о его книгах, о его настроениях, о его влиянии. Он хотел, чтобы я рассказала о положении К. в общине и как его труды влияют на еврейский вопрос». К сожалению, добавляет леди Констанс, А. Дж. Б. «получает уйму сведений от Натти, разумеется, очень однобоких» . «Натти» — ее кузен Натаниэль, первый лорд Ротшильд, который с самого знакомства с Герцлем стал большим сторонником сионизма, по крайней мере в глазах второстепенных или заключивших внутрисемейные браки Ротшильдов. Сыну Натти суждено будет принять декларацию Бальфура, которая будет издана в форме «письма лорду Ротшильду». Но большинство английских евреев разделяли настроения, заключенные в «Реминисценциях» леди Констанс , равно как и в другой книге мемуаров о ее семье, — обе они были опубликованы через много лет после вручения Декларации, и обе они обходят это событие упорным молчанием, даже невзирая на то, что сам Бальфур часто в них упоминается.

Этим настроениям еще суждено будет оставить свой след в истории, когда их отъявленный рупор мистер Эдвин Монтегю сумел — с позиции со своего поста в Военном кабинете министров — если не предотвратить вручение декларации вообще, но по меньшей мере добиться того, чтобы она была составлена так расплывчато, чтобы оставалось неясно и до скончания веков служило предметов споров, что именно подразумевали ее составители. Фатальные последствия этой уклончивости заявят о себе позднее. Доводы антисионистов — тема для другой книги, и любая попытка их изложить поднимает такую бурю мутной воды, что сама становится неразумной. Эти доводы, пусть и ошибочные, были по меньшей мере понятными, хотя и ставили в тупик Бальфура. Ему казалось, что страхи ассимилиционистов, дескать, возвращение в Палестину «неблагоприятно скажется на их положении в странах, которые стали для них новой родиной» , беспочвенны. Напротив, говорил он, «застарелые антипатии» сойдут на нет, если дать евреям «то, чем обладают все прочие нации: область проживания и национальный дом» .