Конец – молчание - читать онлайн книгу. Автор: Валерия Гордеева, Виктор Егоров cтр.№ 35

– Это какой же Ротермир? Не тот ли, что открыто восторгался «молодым и крепким германским нацизмом»?

– Тот самый. И газета та же самая, «свободная и независимая». Немецкому послу, раболепствуя, свои материалы на визу посылает!

Тренькнул, не успев как следует зазвонить, внутренний телефон, а трубка уже была около уха Денисенки:

– Да! Я слушаю… Ах, вот как? Что ж… Это замечательно… Спасибо!

По радостному лицу его Сергей Васильевич понял: удалось узнать что-то важное!

– Сергей Васильевич… – Миша наклонился к Горину и начал излагать то, что ему только что сообщили.

– Точные сведения? Или похоже на правду, как две капли воды на молоко? Так, кажется, говорят в твоей солнечной Одессе? – Горин, массировал виски; голова болела все сильнее.

Миша, ничуть не смущаясь тем, что Горин ехидно оперирует его же оборотами, твердо стоял на своем:

– Все проверено и перепроверено – не зря ж тянули! Проконсультировались с самыми крупными специалистами!

– Короче, ты считаешь, что можно сообщать Кесслерам?

– Можно.

– Ну, смотри…

И они начали составлять текст радиограммы.

Через полчаса, ровно в двадцать один ноль-ноль, двадцать седьмого мая тысяча девятьсот тридцать восьмого года их слова, превращенные сначала в колонки цифр, а затем в точки и тире, должны были запищать в наушниках Димы Варгасова, сидящего в крошечном чуланчике радиомастерской «Кесслер и сын» в самом центре Тегерана, неподалеку от фешенебельного Лалезара.

ВРУЧЕНИЕ МЮНХЕНСКИХ ТРЕБОВАНИЙ

ГЕРМАНСКИМ ПОВЕРЕННЫМ В ДЕЛАХ

В ПРАГЕ ГЕНКЕ

ЧЕХОСЛОВАЦКОМУ МИНИСТРУ

ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ КРОФТА

«Запись о передаче немецкой нотификации Мюнхенских постановлений 30.IX.1938 г.

Французский, английский и итальянский посланники обратились… к посланнику Крно с просьбой, чтобы их принял министр Крофта для того, чтобы услышать от него решение правительства….Они вошли к министру все вместе, и он сказал им:

“От имени президента республики и от имени правительства я заявляю, что мы подчиняемся решениям, принятым в Мюнхене без нас и против нас… для нас это катастрофа, которую мы не заслужили… Не знаю, получат ли ваши страны пользу от этого решения, но мы, во всяком случае, не последние. После нас та же участь постигнет других”».

Дверь купе распахнулась в тот самый момент, когда Дима и Максим Фридрихович скользнули под прохладные простыни.

– Максим Кесслер? Пауль Кесслер? Предъявите документы!

Рослый эсэсовец с корпорантским шрамом на щеке загородил собой почти весь дверной проем. Но за его спиной было видно растерянное лицо немолодого проводника и еще две какие-то физиономии.

Максим Фридрихович приподнялся, взял со столика паспорта с визами, молча протянул эсэсовцу и снова откинулся на подушку, выжидая, когда процедура будет закончена на последней пограничной станции, буквально полчаса назад их уже тщательно проверяли. Но эсэсовец сунул документы во внутренний карман мундира и бросил коротко:

– Собирайтесь! Захватите вещи.

Только тут Кесслеры обратили внимание на то, что поезд стоит, а должен бы мчаться в сторону Мюнхена. Значит, из-за них… Особо не медля, но и не торопясь, они оделись и аккуратно сложили вещи. Все это время эсэсовец стоял в дверях вполоборота и, разговаривая с коллегами, одновременно наблюдал за тем, что делается в купе.

Кесслеры, сопровождаемые тремя парнями в черном и перепуганным проводником, прошествовали по узкому коридору. Еще не спускаясь со ступенек, увидели две легковые машины, подогнанные к перрону, и взглядом простились друг с другом. Потом главный эсэсовец махнул рукой, поезд тронулся, а Кесслеров посадили в разные машины.

Минут через десять они подъехали к какому-то малоприметному зданию, и Диме еще раз удалось мельком увидеть Максима Фридриховича, ободряюще кивнуть ему, прежде чем их развели по кабинетам.

В общем-то, оснований для бодрости было мало: по всей вероятности, они провалились…

В мрачной комнате, где вся мебель и плотно задернутые шторы были грязно-желтого цвета, за столом, освещенным лампой с зеленым абажуром, сидел сонный офицер, судя по знакам различия, унтерштурмфюрер, то есть младший лейтенант с общеармейской точки зрения, а по немалым годам и невеликому чину – неудачник, вынужденный прозябать в этой вонючей провинции.

– Доброе утро, герр штурмфюрер! – употребил Дима давно проверенный и безотказно действующий на карьеристов прием.

Отечное, зеленоватое то ли с похмелья, то ли от абажура лицо хозяина кабинета несколько оживилось.

– Садитесь, господин Кесслер… Господин Пауль Кесслер!

Варгасов, подтянув на коленях светлые брюки с великолепными «стрелками», спокойно уселся на указанный ему стул. Стул для допрашиваемого… Несколько секунд они присматривались друг к другу, потом унтерштурмфюрер, не объясняя причины ареста, спросил:

– Когда вы попали из России в Иран?

– Когда? – повторил Дима и задумался. – Сейчас скажу точно, герр штурмфюрер… В феврале этого года, второго числа. Почти восемь месяцев назад.

– Что вас заставило покинуть родину? – Эсэсовец с тоской глянул на часы: половина седьмого утра.

В это время после ночного дежурства смертельно хочется спать. Дима сочувствовал толстяку…

– Расскажите, как это произошло… – промямлил унтерштурмфюрер.

Когда кончился подробный Димин рассказ об ужасах советской действительности, о преследованиях, которым они с отцом подвергались, о невольной растрате, о тайном переходе границы, о вступлении в партию русских фашистов и о вызове Кесслеров в Берлин, было не меньше восьми.

Хозяин кабинета, несмотря на громкий голос задержанного и экзотические подробности, которыми изобиловал его рассказ, клевал носом. Как только Варгасов остановился, он нажал кнопку звонка и буркнул парню, появившемуся на пороге:

– Заберите…

Дима оказался в одиночной камере, и за ним с железным скрежетом затворилась дверь.

«Вот и все… – усмехнулся про себя Bapгасов. – Стоило лезть из кожи!»

Он огляделся: камера чуть больше гроба. У поляков было значительно лучше! Хотя он ведь сидел в столичной тюрьме. А тут маленький городок, где экспресс остановился только из-за них!

Но и здесь чувствовалась немецкая аккуратность: на стене в рамке ѕ правила. Что можно делать, чего нельзя. Прилечь, например, на койку, которая здесь не прикреплялась на день к стене, уже нельзя. Можно или ходить по камере (два шага – в ширину, четыре – в длину), или сидеть на табурете у крошечного стола и думать: на чем все-таки они погорели? Где допустили ошибку?