Незабываемое - читать онлайн книгу. Автор: Анна Ларина-Бухарина cтр.№ 102

К сожалению, стихи я не старалась запомнить, никак не могла предположить, что их заберут при обыске, несмотря на мою настоятельную просьбу оставить их мне. Запомнились только две заключительные строки:

В связи со смертью С. Орджоникидзе и торжественными похоронами очередной жертвы Сталина пленум был отложен на несколько дней и назначен на 23 февраля. Было получено второе извещение о созыве пленума, повестка дня которого — в отличие от первой — состояла не из двух, а из трех пунктов:

1. Вопрос об антипартийном поведении Н. Бухарина в связи с объявленной голодовкой пленуму.

2. Вопрос о Н. Бухарине и А. Рыкове.

3. Организационные вопросы.

Дополнительный пункт, внесенный в повестку дня, возмутил Н. И. О каком антипартийном поведении по отношению к пленуму могла идти речь, когда обвинения против него носили характер не антипартийных, а уголовных и могли быть предъявлены не политическому деятелю, а скорее бандиту с большой дороги. «В общественной жизни такого не бывает», — даже на процессе Бухарин сумел ввернуть такую фразу.

Но как ни был возмущен Н. И. отношением к его отчаянному протесту-голодовке, в то же самое время он был несколько озадачен дополнительным пунктом повестки дня пленума. Возможно, дела его не так уж и плохи, решил он, и Коба снова поразит неожиданностью, разыграет из себя человека, относящегося к позорному следствию с недоверием, и пощадит их обоих — он имел в виду и Рыкова. Ах, какими наивными кажутся теперь его рассуждения! Хотя, может быть, учитывая момент — психологию погибающего Бухарина в сочетании с характером Сталина, в этом его рассуждении были элементы здравого смысла.

Так или иначе, в связи с дополнительным вопросом повестки дня Н. И. принял новое решение: на пленум все-таки пойти, не прекращая голодовку.

Бухарин голодал седьмые сутки и был настолько слаб, что тренировался в ходьбе по комнате, чтобы дойти на заседание. Хотя идти было недалеко (пленум собрался в Кремле), я решила проводить Н. И. Дождаться, пока кончится заседание пленума, или прийти примерно к его окончанию, чтобы встретить Н. И., сил у меня не было. Да и не было уверенности, что Н. И. не арестуют после первого заседания. Я поплелась домой и в волнении ждала. На этот раз Н. И. возвратился и рассказал мне следующее.

В вестибюле, у вешалки, Н. И. встретил Рыкова. Изможденный и исстрадавшийся сам, Алексей Иванович с болью смотрел на своего друга, до такой степени изменился Н. И. Затем Рыков сказал: «Самым дальновидным из нас оказался Томский». Напоминаю, если раньше, на Декабрьском пленуме, Рыков рассматривал самоубийство Томского как отягчающее следствие обстоятельство и осуждал его поступок, то теперь, к Февральско-мартовскому пленуму, понял, что следствие лишь называется следствием, в действительности, как выразился Алексей Иванович, «это расправа».

При входе в зал заседания в присутствии уже пришедшего Сталина Бухарину сочувственно пожали руку лишь двое: Иероним Петрович Уборевич и Иван Алексеевич Акулов, в то время секретарь ЦИКа (оба они, как известно, были расстреляны). Акулов даже сказал: «Мужайтесь, Николай Иванович». Остальные, столкнувшись с Бухариным, его как бы не замечали.

Войдя в зал, Н. И. не удержался на ногах, он упал от головокружения и сидел на полу в проходе, ведущем в президиум. К нему подошел Сталин и сказал:

— Кому ты голодовку объявил, Николай, ЦК партии? Посмотри, на кого ты стал похож, совсем истощал. Проси прощения у пленума за свою голодовку.

— Зачем это надо, — спросил Бухарин Сталина, — если вы собираетесь меня из партии исключать?

Исключение из партии Н. И. рассматривал как наихудшую кару, хотя временами готов был отправиться к «чертям на рога», лишь бы жить.

— Никто тебя из партии исключать не будет, — ответил Сталин. Так продолжал он лгать, не стесняясь сидящих вблизи членов ЦК, до которых наверняка дошли слова Сталина. Очевидно, и они Сталину поверили. — Иди, иди, Николай, проси прощения у пленума, нехорошо поступил.

Как любил иезуит, чтобы все подчинялись его воле! А ведь слова эти произнесены были за четыре дня до ареста Бухарина, в то время когда, без сомнения, для Хозяина предрешен был не только его арест, но и расстрел.

Но Николай снова поверил Кобе. Трудно было вообразить, что можно лгать так бессмысленно. Н. И. еле поднялся на трибуну и попросил прощения за голодовку, вызванную состоянием крайнего возбуждения в связи с необоснованными обвинениями, которые он решительно отвергает. Он заявил, что отказывается от голодовки в надежде на то, что чудовищные обвинения с него будут сняты. Бухарин вновь потребовал создания комиссии по расследованию работы НКВД. Произносить длинные речи не было ни сил, ни смысла. Он спустился с трибуны и снова сел на пол, на этот раз не потому, что упал от слабости, а скорее потому, что чувствовал себя отверженным.

Никто из присутствующих на пленуме, кроме тех, кто оказался невдалеке и слышал диалог между Бухариным и Сталиным, не подозревал, что за прекращением голодовки и извинением за нее кроется обещание Сталина не исключать Н. И. из партии, следовательно, как предполагал Н. И., и обвинения против него будут сняты.

Но вслед за Бухариным выступил Ежов и произнес обвинительную речь: блок «правых» с троцкистско-зиновьевским центром, блок «правых» с «параллельным» троцкистским центром, осужденным месяц назад. Следовательно, обвинения во вредительстве, организации кулацких восстаний, расчленении СССР, терроре, «дворцовом перевороте», в многочисленных неудавшихся покушениях на Сталина, в причастности к убийству Кирова оставались в силе.

Тем не менее Н. И. после «обещания» Сталина все еще допускал, что Коба радостно удивит пленум и выразит недоверие клеветническим показаниям, что в этом тайный смысл его «обещания». Зачем же, в таком случае, оно ему понадобилось? И в самом деле — зачем?.. Да и какая цель в его таинственном телефонном звонке?..

Н. И. впервые за неделю поел «из уважения к пленуму…» и, казалось, в какой-то степени стал спокойнее, но ночью спал тревожно: все чудилось ему, что кто-то стучит, выдалбливает стенку, смежную с квартирой Орджоникидзе (которого уже не было в живых), и подкладывает в нее контрреволюционные документы, чтобы обнаружить их во время обыска, как это сделано было на даче у Радека, если верить уборщице Дусе.

На следующий день Н. И. вернулся в безнадежном состоянии. Вновь, как и на Декабрьском пленуме, яростно обвиняя Бухарина, выступили Молотов и Каганович. Во время речи Молотова Н. И. крикнул:

— Я не Зиновьев и не Каменев! Я лгать на себя не буду!

— Арестуем, сознаетесь, — ответил Молотов. — Фашистская пресса сообщает, что наши процессы провокационные. Отрицая свою вину, и докажете, что вы фашистский наймит!

«Вот где мышеловка!» — заметил Н. И., рассказывая мне об этом.

Не помню, кто из ораторов рассказал о проведенных очных ставках с Радеком, Пятаковым и Сосновским, о том, что те подтвердили блок троцкистов с «правыми», так что понятно, чем занимались Бухарин и Рыков. Сталин добавил: