Аденауэр. Отец новой Германии - читать онлайн книгу. Автор: Чарлз Уильямс cтр.№ 110

5 февраля 1953 года произошла первая встреча Аденауэра с новым государственным секретарем США Джоном Фостером Даллесом. Поначалу у канцлера были некоторые сомнения в отношении человека, который пользовался репутацией рьяного пресвитерианца с прозелитскими наклонностями, тем более что тогдашний министр иностранных дел Франции Жорж Бидо заранее предупредил Аденауэра: Даллес терпеть не может католиков, видит мир только в двух красках — черной и белой, он прямолинеен и груб. Помимо всего прочего, Аденауэр был обижен на Даллеса за то, как он обошелся с его другом Макклоем. Как мы помним, тот ушел с поста американского Верховного комиссара в Германии в надежде получить выгодное предложение от новой администрации. Президент Эйзенхауэр был готов это сделать, но тут вмешался предшественник Макклоя, генерал Клей, который обвинил своего преемника в излишней мягкости по отношению к Советам. Президент заколебался. Даллес безоговорочно поддержал Клея, и это решило дело: Макклой оказался за бортом.

Характеристика, которую Даллес получил от Бидо, во многом соответствовала истине. Новый госсекретарь США был действительно педантом с большой примесью ханжества. Но, с другой стороны, это была широко образованная личность с неплохим знанием европейских реалий: в конце концов, кроме Принстона, он прошел курс в Сорбонне и Мадридском университете. Более того, оказалось, что Даллес вовсе не представляет собой тип фанатика-протестанта; для Аденауэра это была «приятная неожиданность», о чем он сообщил на следующий день после встречи федеральному президенту Хейсу. Сугубый морализм даллесовского взгляда на мир как арену борьбы «добра» и «зла» тоже явно импонировал канцлеру. Им обоим, по-видимому, не приходило в голову, что такой образ является, по сути, зеркальным отражением того, на чем строилась советская идеология; не осознавали они, вероятно, и явную противоречивость своих взглядов. Для международной обстановки такая идеологизация внешней политики — впрочем, с обеих сторон, ибо Советы тоже не обнаруживали намерений менять свой жесткий курс, — была плохим предзнаменованием.

5 марта 1953 года умер Сталин. Даллес спустя четыре дня отреагировал на это событие оптимистическим заявлением: «Эра Сталина заканчивается, начинается эра Эйзенхауэра». Аденауэр не вполне разделял этот оптимизм, но его ободрил тот факт, что новый госсекретарь решительно выступил в поддержку плана ЕОС. Возможно, эта позиция Даллеса стала главным фактором в том, что Рейнхольд Мейер решил прекратить свою фронду и дал инструкцию представителям Баден-Вюртемберга в бундесрате проголосовать-таки за ратификацию Боннского и Парижского договоров.

Аденауэр еще не знал, что даллесовский энтузиазм в отношении ЕОС в немалой степени обусловлен глубокими сдвигами в военной доктрине США. Речь шла о концепции «меча» и «щита»: американские стратеги, исходя из идеи собственного превосходства над СССР в ядерной и авиационной технологиях, сочли, что нет оснований и дальше держать в Европе значительный контингент американских сухопутных сил; главную роль должен в будущем играть «ядерный меч» в виде американских бомбардировщиков — носителей атомных и водородных бомб; для Европы же достаточно сравнительно небольшой армии, оснащенной обычными видами вооружения, ядром которой должны были стать структуры ЕОС и которая должна была играть роль «щита». Конечно, не имелось в виду, что этот «щит» защитит Европу, он должен был лишь задержать продвижение советских войск на Запад до тех пор, пока в дело не вступит заокеанский «меч».

Обо всем этом бундесканцлер узнал позже, в апреле, во время своего первого визита в США. Прежде он еще успел встретиться с итальянским премьером де Гаспери, который предложил ему обсудить новый амбициозный проект: план создания Европейского политического сообщества (ЕПС), которое должно было основываться на тех же принципах, что и доказавшее уже свою эффективность ЕОУС. Де Гаспери даже захватил с собой проект конституции ЕПС, составленный президентом Ассамблеи ЕОУС, бельгийцем Полем-Анри Снааком. Аденауэр был в нерешительности. В принципе он был «за» и сам подумывал о чем-то в этом духе, с другой стороны, еще не все западноевропейские парламенты ратифицировали Парижский договор, и первоочередная задача состояла именно в том, чтобы сдвинуть с мертвой точки дело с ЕОС. Потом, естественно, дойдет очередь и до ЕПС, но не раньше, чем решится вопрос с ЕОС. В этом духе он изложил свою позицию итальянскому коллеге. Впрочем, все его мысли были уже, по-видимому, прикованы к предстоящему визиту в США.

2 апреля 1953 года лайнер «Юнайтед стейтс» с Аденауэром и сопровождавшими его лицами на борту вышел в море из французского порта Гавр, направляясь в Нью-Йорк. Условия путешествия были неблагоприятными: море штормило. «Почти все члены моей команды страдали морской болезнью», — вспоминал позднее Аденауэр, тщательно обходя вопрос о том, как он чувствовал себя сам. По прибытии в Нью-Йорк лайнер был встречен обычным оркестром сирен, у трапа его ждала толпа репортеров. Пресса была заинтригована: образ немца ассоциировался у американцев с фигурой эсэсовца или в лучшем случае бравого прусского офицера, а тут — личность сугубо штатская, да еще и мягко улыбается… На следующий день, 7 апреля, Аденауэр вылетел в Вашингтон. У трапа самолета его встречали вице-президент Ричард Никсон, госсекретарь Даллес и другие министры. Канцлер был явно тронут и взволнован: Америка — это всегда сильный возбудитель для тех, кто впервые вступает на ее землю.

Серьезных переговоров во время визита не предусматривалось, он носил скорее церемониальный характер. Естественно, имел место обмен мнениями но актуальным вопросам, порой он даже затягивался, но никаких новых инициатив с американской стороны не выдвигалось, все свелось к светским любезностям. Президент Эйзенхауэр заверил гостя в том, что он находится «среди друзей, которые принимают близко к сердцу проблемы свободной Германии». Состоялся торжественный акт присуждения Аденауэру ученой степени доктора права Джорджтаунского университета, все было, по словам самого новоиспеченного доктора, «очень впечатляюще».

8 апреля высокопоставленный визитер выступил с речью в Национальном клубе печати. К тому времени он уже изрядно подустал, а будучи усталым, имел обыкновение говорить до бесконечности. Аудиторию его двухчасовая лекция, произнесенная на немецком, едва-едва не усыпила: так долго в Вашингтоне, да еще и на непонятном языке, никто и никогда не выступал. В конце речи раздались аплодисменты: очевидно, журналисты так выражали свою радость но поводу окончания их мучений; для Аденауэра это было признаком того, что его слушали «внимательно».

Между тем речь действительно заслуживала внимания, особенно тот ее фрагмент, где оратор коснулся будущего Европы. «Каждая историческая эпоха, — заявил он, в частности, — имеет свои, свойственные ей задачи. В Европе все рациональные соображения говорят в пользу объединительного движения, конечной целью которого будут — когда-нибудь в будущем — Соединенные Штаты Европы». Как видно, идеи де Гаспери упали на подготовленную почву. Никто из вашингтонских комментаторов не откликнулся на эти слова, видимо, они их проспали. Но в европейских официальных кругах эти высказывания бундесканцлера наверняка взяли на заметку.

В плане церемониала самым трогательным событием было посещение американского военного кладбища в Арлингтоне. Аденауэра приветствовал армейский генерал, вдвоем они прошли вдоль рядов могил, сопровождаемые эскортом — трое офицеров, один из них, посередине, — с древком государственного флага Германии в руках. В честь почетного гостя был дан салют — двадцать один залп. Был возложен венок в память павших воинов обеих наций; Аденауэр, как это и положено, аккуратно расправил черно-красно-золотую ленту на венке и склонил голову в благоговейном молчании. Оркестр морской пехоты сыграл вначале «Звездно-полосатое знамя», а затем еще недавно находившуюся под запретом «Песню немцев». Присутствующие немцы прослезились. «Какой же долгий и трудный путь прошли мы от тотальной катастрофы 1945 года до этого момента в апреле 1953-го, когда в национальной усыпальнице Соединенных Штатов прозвучал немецкий национальный гимн!» — напишет Аденауэр позднее в своих мемуарах. Что же, патетика в данном случае уместна.