Аденауэр. Отец новой Германии - читать онлайн книгу. Автор: Чарлз Уильямс cтр.№ 66

В доме постоянно жила одна служанка, кроме того, Гусей время от времени но мере надобности приглашала на поденную работу женщин из Рендорфа; недостатка в желающих заработать несколько марок не было, даже учитывая нелегкий путь из деревни вверх но крутому склону. К домашней работе она привлекала, естественно, и дочерей.

Ритм в доме задавал хозяин. Он вставал рано и прежде всего обходил свой сад. Завтракали и ужинали на террасе, разумеется, по-прежнему в раз и навсегда заведенное время. Обедали уже в более формальной обстановке, в столовой.

Перед ужином глава семьи работал над своими изобретениями. Однажды какой-то гость заглянул к ним без предупреждения, и ему пришлось ждать аудиенции, поскольку, как ему объяснили, «между пятью и шестью господин обер-бургомистр изобретает».

Превращение Аденауэра в почтенного домовладельца и его явная удовлетворенность своим новым статусом, по-видимому, были должным образом оценены власть предержащими: облако подозрений, которое витало вокруг него начиная с 1933 года, стало рассеиваться. 13 января 1938 года до него дошло известие, что принято решение вновь вывесить его портрет в галерее Кёльнской ратуши. «Какой символический акт! Просто нет слов!» — пишет он, не скрывая радости, своему новому приятелю, историку-искусствоведу Буслею. Правда, визитеров из Кёльна по-прежнему немного — только Пфердменгесы и Шмиттманы. Однако появились новые знакомые: уже упомянутый Буслей с супругой, дантист из Бонна Йохан Фольмар — с ним и его супругой чета Аденауэров вместе отдыхали летом 1938 года. Все это были католические семьи, люди серьезные, не какие-нибудь болтуны.

И еще изменение к лучшему: Аденауэр стал «выездным». В январе 1938 года он с супругой съездил в Брюссель к Хейнеману. В июле того же года они впервые за много лет вновь посетили Шандолен; поездку для них и супругов Фольмар устроил старый знакомый Конрада, швейцарский консул в Кёльне Вейс. Они не ограничились пребыванием в заброшенной горной деревушке, а устроили для себя настоящий тур, посетив Базель, Монтре и, наконец, Лозанну, где они снова встретились с Хейнеманом. Эти рандеву с «добрым другом» были наверняка не случайными: можно предположить, что именно он и субсидировал заграничные путешествия Аденауэров, поскольку на обмен валюты тогда в Германии существовали строгие ограничения.

В общем очередной, 1938 год оказывается для Аденауэра и его семьи вполне благополучным. «В Швейцарии было великолепно», — пишет он Хервегену 19 августа. Сад тоже его утешает. Хорошее известие приходит от Рии: она ждет ребенка. Словом, обычные радости пенсионеров.

Однако в большом мире назревают серьезные события. В марте 1938 года происходит аншлюсе Австрии. Согласно дневниковой записи Буслея, наш герой выражает «глубокое удовлетворение» этим событием (позже он, разумеется, опишет свою реакцию в прямо противоположном виде). В сентябре Гитлер принимает в Бад-Годесберге британского премьер-министра Невилла Чемберлена, который соглашается на отторжение от Чехословакии Судетской области и передачу ее Германии. Много лет спустя в одном из интервью, данном в начале 1961 года, он скажет, что «был потрясен продемонстрированным Чемберленом непониманием сущности Гитлера и его партии». В то время, однако, его собственные представления были, мягко говоря, не столь однозначны. Тот же Буслей занес в свой дневник такие высказывания Аденауэра по поводу позорного мюнхенского сговора между Гитлером, Муссолини, Чемберленом и французским премьером Даладье, сделанные им во время совместного чаепития 9 ноября 1938 года: «Колоссальный успех Гитлера — в истории Германии не было ничего подобного… Версаль окончательно рухнул… Полное поражение Парижа и Лондона».

Конечно, для политиков это обычное дело — приписывать себе задним числом мудрость и проницательность, которых на самом деле просто не было в природе. Свидетельствам современников следует доверять больше. В случае с Аденауэром эти свидетельства являют нам сложную картину. С одной стороны, нет оснований считать, что Аденауэр изменил свое мнение об основополагающих принципах нацистской идеологии и практики. Его комментарии язвительно-иронического свойства по поводу, положим, Берлинской олимпиады и Нюрнбергского съезда нацистской партии в 1936 году — достаточное тому доказательство. Вместе с тем трудно отрицать, что его буквально восхищали «достижения» Гитлера в сфере внешней политики. Двадцать пять лет спустя он вдруг вспомнил, что в январе 1939 года высказал в разговоре с генералом Гансом-Гюнтером фон Клюге нечто в том духе, что «это чистое безумие — полагать, что Германия может завоевать весь мир». Но сам Клюге был к тому времени давно мертв и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть ни сам факт своего разговора с Аденауэром, ни упомянутых слов последнего. Сомнение в аутентичности источника из сферы «устной истории» в данном случае более чем оправданно.

У нас нет никаких данных, которые могли дать ответ на вопрос о том, какие эмоции в том же 1938 году вызывала у Аденауэра судьба немецких евреев. Он не мог не знать о том, что происходит. Закон «Об имперском гражданстве» от 15 сентября 1935 года, который, по существу, ставил «неарийцев» вне каких-либо правовых рамок, не был секретным: он был опубликован для всеобщего сведения и руководства. То же самое можно сказать по поводу закона «О защите немецкой крови и немецкой чести», который запрещал браки между немцами и евреями и объявлял преступлением внебрачные связи между ними, — он был опубликован в тот же день, что и первый. В августе 1936 года Гитлер в особом меморандуме изложил принцип, согласно которому за любой ущерб, нанесенный германской экономике действиями лиц еврейской национальности, ответственность должна нести вся еврейская община Германии, принцип, который лег в основу вскоре принятого распоряжения о тотальной конфискации банковских вкладов евреев в иностранной валюте.

Конечно, можно предположить, что у Аденауэра в 1935–1936 годах хватало своих проблем и он мог просто не обратить внимания на эти юридические акты, которые его лично никак не касались. В применении к 1938 году этот довод уже не работает. Во-первых, личные проблемы для нашего героя к этому времени во многом утратили свою остроту, а во-вторых, самое главное — с июня этого года начался процесс тотальной «ариизации». Врачам-евреям было разослано уведомление, что к октябрю они должны прекратить свою практику. В сентябре аналогичное уведомление получили евреи-юристы. В октябре Геринг громогласно заявил, что «евреи должны быть полностью удалены из народного хозяйства». Наконец, 9 ноября произошел массовый общегерманский погром, получивший название «Хрустальной ночи», после чего на еврейскую общину была наложена контрибуция в один миллиард марок за «беспорядки», вызванные поджогами их же синагог и грабежом их же лавок. Два дня спустя был опубликован указ «Об устранении евреев из экономической жизни».

Уж на эти факты Аденауэр просто не мог не обратить внимания. Тем более что одна из подожженных синагог находилась в его родном Кёльне, руководство кёльнского банковского дома «Соломон Оппенгейм» взял на себя его друг Роберт Пфердменгес, соответственно изменив и название банка, а в Рендорфе закрылась лавка мясника-еврея, в которой семья покупала продукты. Что он об этом тогда думал, какова была его реакция на эти вопиющие акты произвола, остается загадкой. Разумеется, он не был антисемитом — достаточно вспомнить его связи с кёльнскими банкирами-евреями и отношения с Хейнеманом. После войны, когда стала известна вся правда о холокосте, Аденауэр произнес немало прочувствованных слов об ужасной судьбе соотечественников-евреев. Однако нет ни одного даже косвенного свидетельства, которое говорило бы о том, что он осуждал эти преступления тогда, когда они творились, хотя бы в ходе каких-то личных бесед с глазу на глаз. Возможно, как полагают некоторые исследователи, он, особенно после Мюнхена, окончательно уверился в том, что нацистскую систему террора ничем не остановить, что надо просто выждать, любой ценой выжить, чтобы потом, после ее неизбежного краха, начать процесс очищения и наказания виновных. Это соображение в какой-то мере объясняет его молчание. Можно предположить и другие мотивы; в конце концов католические иерархи после заключения конкордата приняли гитлеровский режим как священную и законную власть, а официальное отношение Ватикана к евреям определялось догмой о том, что они виновны в распятии Христа. Насколько эта, по сути, антисемитская позиция католической церкви влияла на глубоко верующего католика Аденауэра — это большой и пока не разрешенный вопрос.