Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 49

Она исчезла внезапно, будто улетела или растворилась в воздухе. Но то, что она существовала несколько минут, в палате подтверждали цветы. Маленький букетик ирпеньских полевых в вазочке.

Из высших сфер

Важность особы подчеркивалась не только приемом, который ей оказал Каперанг: попытка приподняться на постели, влажные глаза, поцелуй в щеку, жалкий букетик, набранный где-то в предместье Киева, но собственноручно набранный, и прочие мелкие штришки, которые описывать слишком долго, а основное ведь уже сказано, — но еще и тем, что женщину пропустили на этаж без белого халата! А сие вещь невероятная! Я только раз видел человека без белого халата и едва не обмер от страха. Это был командующий Киевским военным округом генерал-лейтенант Мжаванадзе. Потом — после смерти Сталина — он стал первым лицом в Грузии. Потом о нем начали говорить всякие дурные вещи, связанные с незаконным обогащением, деньгами и бриллиантами. Не знаю — правда ли? Но то, что передавали из уст в уста всякие сногсшибательные сведения, называли суммы и обстоятельства, при которых это обнаружилось, — абсолютно точно. Но тогда о Мжаванадзе никто ничего не смел хрюкнуть, и имя окружал ореол почтения.

Мжаванадзе жил в особняке на Левашовской, рядом с поворотом на улицу Энгельса. Забор его двора примыкал к нашему дому. Теперь особняк снесли и построили на освободившемся месте элитный пятиэтажный дом для самого высшего начальства. Шепотом передавали, что там расположился Первый. Первый — это Щербицкий. Подкатывало время демократии, и всякие первые и вторые выкатывались из шикарных особняков с зеркальными окнами и перемещались в городские квартиры. Щербицкий уже не занимал особняк предшествующего Первого — Кириченки. Кириченковский уютно приткнулся на углу Банковой и Энгельса, в двух шагах от шикарного здания ЦК КЦ(б)У. Теперь здесь резиденция Президента Украины. Но кириченковский существует. Наверняка в нем устроили Дом приемов или что-нибудь в подобном роде.

Словом, я наткнулся в коридоре на Мжаванадзе. Он знал меня в лицо: часто прогуливался по Левашовской — от угла Институтской и до угла Энгельса. Однажды мы с приятелем крутились возле новенькой американской машины марки «бьюик», почему-то ожидавшей его у тротуара, а не заехавшей во двор. Адъютант вышел из особняка, как положено, раньше хозяина и погрозил нам пальцем. Водитель следовал за генералом и нес чемодан. Мжаванадзе боком сел в салон, недобро взглянув на нас. Пока укладывали чемодан в багажник, Мжаванадзе все время смотрел через ветровое стекло, и я видел, как лицо под лучами солнца отливало синим и двоилось. «Бьюик» тронулся и, бесшумно покачиваясь, заскользил вдаль. И позже, сталкиваясь на улице, мне каждый раз чудилось, что он где-то внутри себя отмечает: а, вот этот хулиганистый паренек, который крутился возле моего «бьюика». «Бьюик» сверкал, как бриллиант. Встретившись в коридоре Стационара, я, мгновенно припомнив его недобрый взгляд, сильно испугался.

Мжаванадзе открыл дверь ординаторской, не обратив на мою физиономию ни малейшего внимания. Белого халата на нем не было. Со всех концов коридора к ординаторской ринулись врачи и медсестры. Из профессорской быстрым шагом вышел профессор, который еще не успел уйти домой. Я видел, как две медсестры почтительно — слева и справа — накинули на генерала халат. Более людей без белых халатов из посетителей я в стационаре не видел. Попробуй без врачебной униформы просочиться в отделение! Важные птицы ждали подолгу в гардеробе, пока кто-то не спустится и не освободит хотя бы уродливую накидку. Халат — непреодолимый барьер. Есть свой халат — ты личность, нет халата — ты не очень значительная личность, а меня бы вообще считали букашкой и очереди не дождаться бы ни в жисть! Я сразу сориентировался и заимел персональный, добыл у соученика Борьки Зильберберга, мать которого работала в поликлинике регистраторшей. Гардеробщицы с первого посещения зауважали. Значит, связи есть, коль халат приносит. Непростой парень, из высших сфер!

А посетительницу Каперанга пропустили без халата, как Мжаванадзе. Они из наивысших сфер! Им халат не нужен. Они по занимаемому положению стерильны и не могут распространять бактерии. Гардеробщицы лучше ученых знают, кто представляет опасность, а кто нет.

После исчезновения женщины по имени Вера мы с Каперангом обменялись ничего не значащими фразами. Но я подметил, что какое-то острое переживание мучило его. Наконец он произнес с неопределенным чувством, наморщив нос и сощурив глаза, чтобы скрыть подлинные ощущения:

— Знаешь, кто у нас с тобой в гостях побывал?

Откуда мне знать? Что за вопрос? И я неопределенно хмыкнул. А Каперанг ждал ответа. Я мелко затряс головой, выпятил нижнюю губу: ничего, мол, мне не ведомо. И невольно солгал. Как раз ее фамилия была мне хорошо известна, и она сама тоже, конечно, понаслышке, но не по испанским событиям.

— Это жена покойного генерала Лукача.

Меня шатнуло — ничего себе встреча! Я посчитал себя прикосновенным к истории. Эренбург в мемуарах упоминает дочь генерала Талочку, жену — нет. Я молчал — не хотелось рассказывать Каперангу, откуда мне было известно имя жены Лукача. Я даже не знал, что она приехала в Киев.

Пасквиль на комсорга

Я не успел войти в аудиторию, как меня окликнула Женя и, поманив пальцем, подтолкнула к стенгазете, где в правом нижнем углу я с ужасом увидел карикатуру на Милю Стенину — нашего курносого комсорга. Физиономию девушки художник исказил беспощадно — нос, чисто русский, был непомерно задран кверху, придавая выражению лисий и одновременно чванливый характер. Верхняя губа, и впрямь чуточку длинноватая, выступала над хищной, едва прикрытой челюстью, а глазки-щелки — надменные, презрительные и хитрые, смотрели в обрез листа, как будто их хозяйка только что вкусно пообедала курятиной. Дружеским шаржем эту гнусную выходку никак не назовешь.

— Да это пасквиль! Самый настоящий пасквиль! — выкрикнул я. — Чьих рук дело?

— Успокойся, — сказала Женя, — вон идет пасквилянт.

Миля была отличной девчонкой, и никаких черт личности, которые прочитывались в рисунке, у нее не было и в помине. Она меня открыто защищала от подлых нападок блондина в бордовой рубашке и даже от иронических придирок куратора Атропянского. Прошло слишком мало времени, чтобы изучить Милин характер, убедиться в ее злокозненности и выступить с подобными обвинениями, заложенными художником в карикатуру. Надо отдать ему должное — сходство он умел улавливать. Миля узнавалась сразу. Мимо стенгазеты, безразлично уставившись в пол, прошествовал виновник торжества с кожаной папкой под мышкой. Сегодня он не станет задевать, сегодня другой праздник. Этот парень, в котором угнездился мерзопакостный антисемитский душок и который будто бы раскаялся в своем жидоедстве, как о том писала Женя в конце 70-х годов, когда главная часть жизни миновала, очевидно, вообще не любил людей, страдал мизантропией, и антиеврейство служило просто более удобным и доступным продолжением его зависти, недоброжелательства, заядлости и этой самой пошлой мизантропии. Я всегда — с младых ногтей — считал антисемитизм самой удобной формой проявления обыкновенного человеконенавистничества, в какой нуждаются люди ущербного психологического склада. Всякие политические и генетические прикрытия — не более чем их выдумки. Антисемит внутренне готов к издевательствам и над соплеменниками. Карикатура на Милю помогла сделать открытие. С той поры ничто не убедило меня в обратном. Антисемит даже ждет уничтожения людей, родственных по крови, когда они выражают несогласие с ним. До сих пор и это второе открытие ничем не опровергнуто. Я не обвиняю блондина в бордовой рубашке в кровожадных замыслах. Но что было, то было, и что есть, то есть. Пусть мне докажут противоположное какими-нибудь известными и достоверными примерами.