Питерщики. Русский капитализм. Первая попытка - читать онлайн книгу. Автор: Лев Лурье cтр.№ 12

С изобретением керосиновой лампы нефтепереработка развивается во всем мире и, прежде всего, в Америке. Русские предприниматели, не уступавшие американцам в предприимчивости, имели под боком на Кавказе огромные запасы черного золота, но из-за неразумного законодательства и отсутствия больших свободных средств один за другим разорялись. На нефтедобыче обломал зубы даже русский финансовый гений Василий Кокорев.

Нобели сумели обойти все препятствия, они скупили у туземных беков нефтеносные участки, главным из которых стал остров на Каспии – Челекен. Людвиг Нобель сразу понял, что ключевой вопрос нефтедобычи – транспортировка готовой продукции. На его заводе строятся первые в России нефтеналивные цистерны и целый танкерный флот. От острова к заводу протянули трубопровод.

В Баку привезли холодных и безжалостных инженеров из Техаса, для которых были созданы идеальные условия. Жили они на роскошной «Вилле Петролеа» со всеми возможными удобствами, включая бассейны и электрическое освещение. Баку делился на две части – Белый город и Черный город. Иностранцы, купцы и русские чиновники жили в Белом городе в условиях европейской цивилизации. А в туземных кварталах продолжалось средневековье – чума, холера, дикий уровень преступности. Баку того времени напоминал скорее не европейскую глубинку, а Калькутту или Лагос. Иностранцам платили в год столько, сколько на родине они могли заработать за десять лет.

Но главная причина удачи товарищества братьев Нобель заключалась в нещадной эксплуатации рабочей силы. Из-за языкового барьера и полной неграмотности азербайджанцы использовались только на самых тяжелых участках работы, нефть добывалась русскими, персами, лезгинами. Смертность у Нобелей была выше, чем на золотых копях Южной Африки. Себестоимость пуда керосина у Нобеля 8 копеек, причем оплата рабочей силы составляла меньше копейки, а продавался керосин по рублю за пуд. На подкуп местной полиции тратилось больше денег, чем на заработную плату и расширение производства. Посетивший Баку русский журналист писал: «Тысячи рук работают в грязи над приготовлением керосина и обогащением хозяев. С технической стороны – прелестно, с гуманитарной – черно».

У Людвига Нобеля было три ипостаси: в Баку – безжалостный колонизатор, не считающийся с европейскими законами и требованиями нравственности, в Петербурге – любезнейший господин, филантроп, глава шведского землячества, наконец, в письмах к Альфреду он предстает по-европейски образованным ученым и мыслителем, не чуждым пацифистских и социалистических идей.

На Петербургском заводе Нобеля рабочие зарабатывали по петербургским масштабам отлично. В этом не идеализм, а расчет опытного менеджера. Машиностроение – не нефтедобыча, здесь рабочему нужно быть грамотным, уметь читать чертеж, обращаться с механизмами. При обилии и дешевизне неквалифицированной рабочей силы хорошего станочника найти в Петербурге непросто. А чтобы удержать его, нужно платить больше, чем конкуренты.

Нобель – первый русский коммерсант, который уменьшил рабочий день до десяти часов. Людвиг Эммануилович следил за своим административным персоналом, выгонял хамов-приказчиков. Он писал: «Не так давно видел у церкви жен рабочих моего завода, был приятно удивлен, отметив, что босоножек среди них нет, у всех франтоватые сапожки, некоторые даже с зонтиками», – в этой фразе не столько альтруизм, сколько удовлетворение разумного коммерсанта. Впрочем, в конце 1880-х годов, почувствовав себя неважно, Людвиг Нобель уехал во Францию, оставив свои предприятия сыновьям Карлу и Эмилю. Карл вскоре умер, дело возглавил Эмиль.

По воспоминаниям рабочих, в начале XX века на Путиловском заводе большую часть мастеров составляли поляки, на «Скороходе» – немцы, на Невской ниточной мануфактуре мастера и владельцы – англичане, ненавистный рабочим мастер-англичанин трудился на фабрике «Невка». О последнем мемуарист даже добавлял раздумчиво: «Немцы лучше англичан в противоположность тому, что думал Горький». Мастером на фабрике Пеля был австриец, а директором – поляк. На заводе Юлиуса Пинтиса «мастер котельного цеха и медицинской мастерской чухна и выживает русских … хочет брать на работу своих». На фабрике Воронина подвизались ненавистные мастера-иностранцы – Ванька Чешер и Сенька Курносый.

На Екатерингофской бумагопрядильной фабрике в 1878 г. среди причин возникших волнений были следующие: «…Мастер на фабрике – англичанин, говорит совершенно по-русски плохо, рабочие часто его не понимают, и за малейшие возражения рабочих он грозит им отказом от работы… среди них есть рабочий Карл, который, зная немецкий язык, близок к мастеру-англичанину и записывает на них штрафы неправильно».

В том же году по аналогичным причинам возникли беспорядки на Новой бумагопрядильне: «Фабрика принадлежит пайщикам почти исключительно великобританским поданным. Директорами общества состоят великобританцы, а управляющим – Фиш. Последний не знает ничего по-русски, человек суровый, не входит в нужды рабочих, а лишь эксплуатирует их посредством мастеров, также англичан и почти не говорящих по-русски. Мастера обращаются с рабочими грубо, ставят за всякую безделицу штрафы».

На «Лесснере» всеобщую нелюбовь вызывал финн Гельфорс – известный самодур. Мастер цеха Гемке на «Лангензипене» называл молодых рабочих не иначе как русские свиньи. На фабрике Варгуниных притчей во языцех был ненавистный писарь – француз К. Нане, вывезенный, в конце концов, рабочими на тачке.

В мастерских Варшавской железной дороги в состав наиболее привилегированной части рабочих входили финны, поляки и, в особенности, немцы. Немцы преобладали среди мастеров. Записи в книге ремонта паровозов производились по-немецки. Утром в знак приветствия рабочие говорили друг другу: «Морген». Рабочие-иностранцы относились к русским рабочим брезгливо, со скрытым, а то и открытым презрением.

Эммануэлю Людвиговичу Нобелю пришлось руководить русской частью нобелевской империи во времена, когда Выборгская сторона, где находился его завод, стала синонимом русского организованного рабочего движения. По Неве и Большой Невке, отделенные только заборами, стояли десятки огромных машиностроительных заводов. Русские и финские рабочие жили рядом в узких и грязных улочках, пересекавших большой Сампсониевский проспект.

Русскому рабочему воистину было нечего терять, кроме собственных цепей. Лишившийся связи с деревенским миром, выросший в пропитанной культом силы рабочей среде, он знал – у него нет друзей, кроме друзей по классу. Он не мог рассчитывать на пенсию в старости, деревенские земляки являлись для него тупыми покорными баранами. Даже если он был семи пядей во лбу и хорошо зарабатывал, жизнь не обещала ему никакого продвижения. Рабочие не становились ни мастерами, ни инженерами. Стачки в России были запрещены.

Русский рабочий исторически с недоверием смотрел в сторону мастера, приказчика, инженера – часто иностранца. Но недовольство ограничивалось мелким саботажем, манкированием, жалобами. До антинемецких бунтов на заводах дело не доходило.

На фабрике Эммануэля Нобеля ситуация была типичной. Инженеры и мастера – немцы, реже шведы и поляки, первый директор – господин Берг, среди рабочей аристократии тоже много «инородцев». В цеху для рабочего мастер – бог и господин, волю хозяина олицетворяет приказчик, администратор.