Узники Тауэра - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Цветков cтр.№ 81

Когда до Якова дошла весть о взятии герцога в плен, он арестовал его троих малолетних детей от Анны Боклей и заточил их в Тауэр. Спустя четыре дня туда же привезли их блудного отца. Монмут сильно пал духом, зная, что дядя его не такой человек, который прощает подобные преступления. Уже с дороги он написал королю униженное письмо, каясь в своем поступке и прося о снисхождении и пощаде. Теперь он все свои надежды возлагал на личное свидание с Яковом, молил его величество допустить кающегося грешника к своим стопам, где он признается во всех своих заблуждениях и сообщит кое-какие важные сведения, касающиеся безопасности королевской особы.

Яков согласился на просьбы Монмута только ради второго пункта предложенной программы покаяния. «Короля Джеймса» встретили изысканными оскорблениями: приведя со связанными за спиной руками в королевскую приемную, заставили дожидаться, пока его величество отобедает. Когда Яков вошел, Монмут со слезами упал на колени, ползал во прахе и старался прильнуть губами к пряжкам королевских башмаков.

– Я сын вашего брата! – взывал он к родственным чувствам Якова. – Если вы отнимете у меня жизнь, то прольете собственную кровь!

Но поскольку ничего нового о своей безопасности король не услышал, узнику не было оказано никакого снисхождения. Смертный приговор над ним был произнесен и лежал на столе короля, ожидая только его подписи.

Все время, пока длились следствие и суд, Монмут жил в Наместничьем доме. Он не просил позволения видеть двоих своих сыновей и дочь, хотя расстался с ними более двух лет назад и вряд ли помнил хорошо их лица. С девочкой в Тауэре от испуга случились нервные припадки, но ее отцу было не до того. Он был озабочен одним: не может ли еще кто-нибудь помочь сохранить ему жизнь? Но все вельможи, к которым он обращался, отказывались хлопотать за него. Монмут просил передать королю, что сделается католиком, если ему будет сохранена жизнь. Яков только презрительно усмехнулся: «Он хочет спасти свое тело, а не душу». Анна Боклей просила мужа о свидании, и он согласился, надеясь, что она принесет ему весть о свободе; но, узнав, что она пришла всего-навсего для того, чтобы повидаться с ним в последний раз, он отвернулся от нее и стал говорить с сопровождавшим ее графом Кларендоном о помиловании.

Двое епископов провели всю ночь перед казнью в его комнате. Они хотели пробудить в его сердце раскаяние – если не в измене королю, то, по крайней мере, в измене жене. В эту ночь, за несколько часов до смерти, Монмут произнес единственные свои благородные слова, заявив епископам, обличавшим его в прелюбодействе, что «Генриетта – его единственная законная жена перед Богом». Епископы не решились причастить его, и когда наступило его последнее утро на земле, он все еще не примирился с Богом и людьми.

В девять часов утра жена привела к нему детей. Монмут был вежлив с ней, но холоден как мрамор. Всем, кого он видел, он поручал передать его предсмертный привет леди Генриетте Уинтворт. Рыдающая жена упала без чувств к его ногам, дети всхлипывали, но Монмут оставался равнодушен к своей семье.

В десять часов за ним приехала карета. Осужденного повезли к месту казни сквозь ряды солдат. Последние минуты «короля Джеймса» были ужасны. Он так и не смирился с мыслью о смерти и то умолял отсрочить казнь, то впадал в уныние и апатию; однако священникам так и не удалось раскаять его. Поднявшись на эшафот, он подал палачу шесть гиней.

– Вот вам деньги, – сказал Монмут, – я вам даю их, чтобы вы меня не мучили, как лорда Рассела. Покончите со мной скорее.

Но палачу Джону Кегу, известному своей жестокостью, вознаграждение показалось слишком незначительным для такой важной особы. Первый удар топора только поранил шею Монмута, который с упреком поглядел на своего мучителя. Следующие два удара также не прекратили страданий осужденного, и только с четвертого раза Кег отделил голову Монмута от тела. Действия палача вызвали в толпе взрыв сочувствия к «королю Джеймсу», и садиста Кега едва не растерзали на месте, однако солдаты отстояли его от народного гнева.

Герцога погребли в цепях в церкви Святого Петра. Сыновья и дочь Монмута после его казни провели еще три месяца в Тауэре, после чего им было дозволено посещать школу. Генриетта пережила своего возлюбленного всего на несколько месяцев и умерла от тоски по нему.

Что касается иуды Фергюссона, то он опять уцелел – как говорили, не без помощи короля Якова.

– Повесить его! Повесить подлеца!

– Нет, виселица слишком хороша для него!

– Побить его камнями, растерзать, как собаку!

Эти неистовые крики издавала беснующаяся толпа, сопровождавшая две роты солдат, окруживших карету лорда-мэра, едущую по направлению к Тауэру; в глубине кареты можно было разглядеть трясущегося от страха человека, одетого в простое платье и с черным от угольной пыли лицом. Он с ужасом взывал к солдатам:

– Ради Бога, не пускайте их! Удерживайте их, господа! Наконец толпу потеснили, и арестованный оказался на территории Тауэра. Карета остановилась возле Кровавой башни – его будущего жилища, но узник был настолько напуган, что с животной радостью сознавал только одно: сегодня он будет жить.

Этот человек с грязным лицом, трясущимися губами и в блузе угольщика, был не кто иной, как Джордж Джеффри, лорд-канцлер и верховный судья королевства. Описанная сцена происходила 12 декабря 1688 года; всего три года прошло со времени воцарения Якова II, но с тех пор многое переменилось.

Никогда Англия не проявляла такой преданности престолу, как после восстания Монмута; но эта преданность сменилась ужасом и негодованием перед теми репрессиями, которые ознаменовали победу при Седжмуре. Яков решился на кровавое возмездие не одному «королю Джеймсу», и верховный судья Джеффри был отправлен им зарабатывать пост лорда-канцлера целым рядом юридических убийств, сделавших его имя печально знаменитым.

Джеффри освоил ремесло судьи-палача уже давно. В молодости он был простым уличным стряпчим, зарабатывавшим свои пару шиллингов составлением прошений и ходатайств. Но скоро его значительные способности, а главное, его цинизм и бесстыдство открыли перед ним блестящую карьеру. Как никто другой, он умел делать невинных людей участниками противоправительственных заговоров и, не моргнув глазом, выносил им смертный приговор. Сделанный лордом верховным судьей, именно он отправил на плаху Сиднея, лордов-вигов, Монмута и сотни других действительных и мнимых заговорщиков. Триста пятьдесят мятежников были повешены во время так называемого «кровавого объезда» Джеффри по Дорсету и Сомерсету; более восьмисот человек, признанных виновными в содействии Монмуту, было продано туркам; высеченных и заключенных в тюрьмы было еще больше. Придворные, королева, лорд верховный судья и сам король не стыдились набивать свои карманы, торгуя помилованиями. Наиболее сильное негодование в обществе было вызвано жестокими расправами Джеффри над женщинами. Одну из таких «государственных преступниц» подвергли публичной порке за то, что она предоставила убежище раненому мятежнику; другую за такой же акт милосердия торжественно сожгли. Всеобщее возмущение достигло предела, когда узнали, что король одобрил эти расправы. Даже холодное сердце лорда Черчилла, энергии которого королевская армия была обязана победой при Седжмуре, возмутилось против беспощадности Якова. «Этот мрамор, – воскликнул генерал, ударив рукой по камину, о который он опирался, – не более тверд, чем сердце короля!»