Глаголют стяги - читать онлайн книгу. Автор: Иван Наживин cтр.№ 39

— И до болгар доходил с гостьбой твоей, гость именитый? — ласково спросил он у Садкё. — Кому же молят они?..

— Веруют они, княже, Бохмиду какому-то… — разглаживая свою шёлковую, сияющую бороду, отвечал румяный, весёлый Садкё. — А вера их вовсе чудная. Этот самый Бохмид заповедал, вишь, им обрезывать тайные уды, не есть свинины и не пить вина. А по смерти, вишь, будут все они творить похоть блудную с жёнами: Бохмид даст каждому по семидесяти жён прекрасных, а потом изберёт одну из них, прекраснейшую, и возложит красоту всех семидесяти на неё одну, и она будет человеку жена. И иную многую лесть говорили они, преклоняя меня в веру свою, но всего и молыть нельзя сраму ради…

— Насчёт жён — это ничего… — сладко послушавши, с масленой улыбкой своей сказал Володимир. — А не любо вот мне что-то и обрезание их, и свинины чтобы не есть. А о том бы, чтобы не пить, наши и слушать не захотят. Руси есть веселие пити — не может без того быти, — со смехом закруглил он. — А, Берында?..

Дружина загрохотала и, подняв чаши, пила на князя: очень уж ей полюбилось удачливое слово его!.. Задремавший Муромец — его всегда клонил сон, когда при нём люди в умственность ударялись, испуганно открыл мутные от дрёмы медвежьи глазки свои, оглядел все эти весёлые, ржущие лица, выпил медку вволю и снова, сложивши свои медвежьи лапы на чреве, опустил головушку на богатырскую грудь. Он был не в духах: сегодня поутру он опять стал себе лук строить дубовый и опять сломал — чистая вот напасть… Да и с конём дело не ладилось: вертопрахов этих, хвост трубой, сколько хочешь, а лошади обстоятельной, прочной не найдёшь…

Слово взял старый, но бойкий гречин из посольства цареградского, философ весьма хитрый книгам и учению, которого эллины будто у себя там так Столпом и прозывали. Против него в прении никто устоять не мог: так вот и режет!.. Впрочем, понимали его не все, ибо он, разгоревшись, всегда с русского на болгарское наречие перескакивал да к тому же и очень уж борзо говорил.

— Болгаре! — презрительно сказал он. — Да вы зайдите в ропату их, а по-ихнему мечеть, и посмотрите… Глаза бы не глядели!.. Все стоят без поясов, полы распустивши. Поклонится который в землю, сядет и глядит семо и овамо, яко бешен… И несть веселья в них, но во всём печаль и смрад велик, — несть добр закон их!.. Они оскверняют землю и небо и прокляты от Господа истинного паче всех человек, ибо уподобились Содому и Гоморре, на которые пустил Господь камни горючие, чтобы потопить их… Погубит Господь и болгар, творящих беззаконие и сквернодеющих: си бо омывают оходы своя, — тише, склонившись к князю, сказал он, — и в рот вливают и по браде мажються, нарицающе Бахмида. Тако же и жены их творят ту же скверну…

Володимир сморщился и плюнул на пол.

— Нечисто есть дело! — сказал он и перевёл свои смеющиеся, масленые, с поволокой, глаза на высоких бородатых хозар. — Ну, а ваша вера какая?

Столица Хозарии называлась Итиль. Она была расположена по обоим берегам Волги. Народ жил в войлочных палатках, а на лето уходили в степь. Достаточные люди жили в мазанках, и только каган великий, каганбек, жил в кирпичном доме. Хозарское войско отличалось храбростью, ибо по уставу всякий воин, побежавший с поля битвы, был предаваем казни. Каганы и знать исповедовали еврейскую веру, но были известны своей веротерпимостью: раз магометане разорили там христианскую церковь. Каган тотчас же приказал разрушить их мечеть, а ревнивых проповедников ислама — казнить.

— Мы веруем, княже, в единого Бога Авраама, Исаака и Иакова, — отвечал худой старик с белой бородой, но хитрыми, колючими, неусыпными глазками. — Христиане у нас же взяли начала веры, но только от себя многое ненужное прибавили. Это всё одно, как если бы кто в нашу светлую Итиль ведро помоев вылил…

Берында с загоревшимися глазёнками готов был сразу броситься в бой, но князь, смеясь, удержал его.

— Погодь, — сказал он. — В чём же закон ваш?

— А закон наш в том, чтобы обрезаться, — это у болгар правильно, — не есть тоже свинины, чтить субботу и исполнять другие заповеди, данные нам пророком нашим великим Моисеем. Бахмид же их болгарский совсем ни на что не нужен: это опять другое ведро помоев в светлую Итиль веры нашей древлей…

— А земля ваша где? — вдруг запальчиво бросился Берында в бой.

— По берегам Итиль… — отвечали они не без удивления.

— Нет, я не про эту говорю… А про ту, где дана была отцам вашим вера эта? Ну?!

— В Иерусалиме.

— И теперь там?

— Нет. Бог разгневался на грехи наши и расточил нас по всей земле…

— Так как же можете вы учить других, когда сами прогневали богов ваших? Или вы хотите, чтобы и с нами случилось то же?

По гриднице пробежал смешок: ловко их смазал!.. Ай да Берында! Ухватист!..

— Надо поклоняться Богу, Который сотворил небо и землю и всякое дыхание… — закашлявшись, сказал болезненный, сухой доня на дурном русском языке, приехавший вместе с Садкё. — А ваши боги какие же?.. Из дерева поделаны вашими же руками…

— Да ведь и ваши из дерева!.. — засмеялся Володимир. — Поди-ка, погляди у моей Оленушки: весь угол заставила!.. И дивлюся я: одни этого самого Исуса богом чтут, — развёл он руками, — а жиды вот его распяли…

— Действительно… — живо подхватил философ Столп. — Мы в Него веруем. Ибо пророки предрекли, что Он родится, что будет распят, что в третий день воскреснет и вознесётся на небеса. Они же тех пророков избивали и пилами претирали. Но реченное пророками всё же сбылось, и Господь дал иудеям сорок шесть лет и, поелику не раскаялись, послал на них римлян, которые города их разрушили, а самих расточили по всей земле…

Володимир едва удержал зевок. В голове его стоял какой-то смрадный туман. Но вежество требовало поддержать разговор. И он, сделав знак хозарам не горячиться, вопросил философа:

— Для чего же бог ваш сошёл на землю, как вы учите, и принял такую страсть?..

— Ежели хочешь, княже, послушать, я скажу тебе все по ряду… — с полной готовностью сказал польщённый возможностью долго говорить философ.

— Рад послушать… — любезно отвечал молодой князь и, чтобы подкрепиться, потянул из чаши.

Все эти рассказы о сотворении Богом мира, о грехопадении Адама и Евы через змея, о потопе, о башне вавилонской и обо всём прочем он слыхал уже много раз, и это уже немножко прискучило ему, но он крепился: только глаза его стали ещё масленее от усилий сдерживать зевоту. А философ пел настоящим соловьём. Показав весь план божественного домостроительства о спасении людей он, назидательно подняв перст с грязным ногтем, заключил:

— И Бог предуставил день, в который хочет судить, пришед с неба, живых и мёртвых и воздать каждому по делам его: праведникам — царство небесное, красоту неизречённую, веселье без конца и жизнь вечную, а грешникам — бесконечную муку огненную и червя неусыпающего…

И ловким, привычным движением он развернул перед почти уже засыпающим Володимиром полотно, на котором ярко, черным и красным, был написан Страшный Суд.