Почтовый голубь мертв - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 45

Зарабатывали папа с мамой в основном летом. Они были «шабашники». Слово это звучало не слишком хорошо, не особо уважаемо и означало нечто не самое приятное и поощряемое. Не так, как «колхозник», «ударник» или «передовик». Но и не настолько оно все-таки было плохое, как, допустим, «ворюга», «мошенник» или «цеховик». Короче, говорить о том, что отец с матерью – шабашники, особо не возбранялось, но и не поощрялось.

А в жизни означало оно, что где-то примерно с мая и по октябрь родители увольнялись из строительного треста и отправлялись на заработки – в Сибирь, на Урал, в Центральную Россию. Потом, когда Наташа повзрослела и стала разбираться в социалистической экономике и в том, что творилось в Союзе, она начала понимать, как все это работало.

Каждому советскому колхозу или совхозу, всякому предприятию на селе или в маленьком городе, все время требовались новые постройки и здания. Коровники, или силосные башни, или цеха, или дома для молодых специалистов, врачей или учителей. Денег на это никто и никогда не выделял. И большинство колхозов-совхозов-предприятий сидели и сосали лапу. Однако встречались даже среди социалистических руководителей по-настоящему деловые люди. Они правдами-неправдами (чаще, конечно, неправдами) раздобывали финансы. Плюс, главное, доставали где-то кирпич, цемент, оконные рамы и все прочее, что требовалось для стройки. Находили умелых рабочих – тех самых «шабашников», как мать и отец Моргенштерны.

За свою деловитость и предприимчивость директора эти и председатели по краю пропасти ходили, по волоску. В любой момент, по любой анонимке мог ОБХСС (отдел борьбы с хищениями соцсобственности), или райком, или народный контроль взять новоявленного советского бизнесмена за жабры. И отправить лет на семь-десять-двенадцать в места не столь отдаленные. Многие свою впечатляющую карьеру так и заканчивали. Зато до тех пор, покуда власть имущие смотрели на этих деятельных руководителей сквозь пальцы, у них и хозяйства процветали, и сами они в президиумах сидели, и работникам у них жилось хорошо и удобно.

И «шабашники» через них зарабатывали, потому что трудиться они умели. Шабашниками чаще всего в советской России были представители национальных меньшинств: азербайджанцы, чеченцы, ингуши, немцы. Иногда в той же роли столичные студенты-старшекурсники выступали или молодые ученые, которые тоже в СССР париями были, но другого рода – не в национальном, а в социальном смысле: ютились в своих общагах и аспирантурах, крохотную стипендию получали или сто двадцать рублей жалованья и науку за эти копейки двигали.

Однако у студентов-аспирантов такого опыта и мастерства, как у немцев или чеченцев, не имелось, и с ними связывались в основном, когда качество совсем значения не имело – если свинарники строили, коровники. Но если вдруг дома жилые – вот тут как раз германцы были нарасхват. Русские ведь, особенно те, кто в колхозах-совхозах постоянно работал, разболтались за время большевизма донельзя. Русский человек слишком часто, даже если работать умеет, вдруг запьет, загуляет во время страды – чего нацмены никогда себе не позволяли.

Зато и получали пришлые работяги полной горстью. Отец Моргенштерн, каменщик, столяр и плотник от бога, в месяц поднимал полторы-две тысячи рублей. Мама штукатурила, красила и зарабатывала не меньше тысячи.

Про такие зарплаты в Советском Союзе и не слышал никто. У академиков ставка пятьсот рублей в месяц была. Только Юрий Антонов получал больше – за свои песни, которые из каждого кабака лились. Или Алла Пугачева и, может, Боярский. Родители всегда возвращались осенью в К. с чемоданчиками наличных, Наташа сама видела.

Зато уж как она по ним скучала теми летами, как скучала! Писем писать родители не любили. Места, где они обретались на шабашках, как правило, глухими были. До ближайшего телефонного узла – пятнадцать-двадцать-тридцать километров. Поэтому звонить тоже не звонили. Обменивались телеграммами, если случалось что-то непредвиденное, но телеграмм боялись, потому что они обычно означали что-то недоброе, нехорошее.

Привозили, конечно, родители, как возвращались, им с сестрой подарки. Обычно дорогие. Говорящую и гуляющую куклу. Самокат. Велосипед. Покупали (как тихонько рассказывали они бабушке, а Наташа подслушивала) не в магазинах, в магазинах ничего хорошего не найти, а у спекулянтов, с рук, втридорога. Платья импортные. Настоящие американские джинсы. Фломастеры. Калькуляторы. Электронные часы.

Подаркам Наташа радовалась, однако все равно с самых ранних пор заметила: старшая сестра, Луиза, дары получает лучшие, нежели она.

Да и вообще родители любят Луизку гораздо больше.

Потом, когда Наташа стала взрослее, она попыталась проанализировать: обычно ведь последыши родительскими любимчиками чаще становятся, чем первенцы. И именно у нее, младшенькой, по статистике, гораздо больше шансов было заполучить родительскую любовь. Но по непонятным причинам родичи возлюбили именно Луизку.

Луизка на девять лет была старше. Она и умница, и красавица, и послушница. В школе – на Доске почета, в почетном карауле стоит. Член совета дружины, потом в комитете комсомола. А главное, папа, когда с ней говорит (Наташа часто замечала), прямо лицом светлеет. И когда занимается с ней и возится, счастлив по-настоящему. И мама – то же самое.

Если Луизка чего захочет, ее отец на машину «Волга» сажает и везет в областной центр: школьную форму, к примеру, добывать, альбомы, карандаши, книжки. Или, допустим, решают они все вместе в Москву поехать, в столицу нашей Родины, – по ВДНХ погулять, по Красной площади, на Останкинскую башню подняться. Но «все вместе» означает втроем, без Наташки. Наташка, считается, маленькая. Все равно не поймет, только канючить будет. Вот и уезжают на зимние каникулы, и даже на елку в Кремлевском дворце съездов там попадают. Приезжают такие восторженные: ах, Кремль! Ах, Грановитая палата! Большой театр! Круговая кинопанорама на ВДНХ! Стереозал в кинотеатре «Октябрь»! И привозят Наталье, курам на смех, пластмассовую куклу, три бутылочки пепси-колы и сыр в железном тюбике, типа космическое питание. А Наталья все эти каникулы дома торчала, с бабушкой Идой Густавовной смотрела повтор польского сериала «Ставка больше, чем жизнь», даже гулять не ходила, потому что на улице – мороз минус тридцать пять и ледяной ветер.

Зато бабушка пекла каждый день пирожки, тортики и коврижки. Ида Густавовна Наташку любила и понимала – единственная в семье (да и во всем мире, наверное). Она даже спросила однажды ее – отчаянно: «А может, я им не родная? Приемная? Поэтому меня не любят?»

– Нет, – грустно покачала головой Ида Густавовна. – Ты им такая же родная, как Луизка, я это точно знаю. Просто любовь – материя такая… Сложная… Бывает: кого-то любят больше, кого-то – меньше. И это необъяснимо… Но ты терпи. Приходится терпеть. Жизнь – вещь переменчивая. Может, и в другую сторону все развернется.

И Наташа, несмотря на юный свой возраст, о том, что хотела сказать бабушка, все понимала.

Но шли годы, однако ничего не менялось. Наоборот, Луизка, образец во всем, окончила с золотой медалью школу, поступила в единственный местный институт, филиал инженерно-строительного – родители свою звезду никуда от себя отпустить даже помыслить не могли. И там она по-прежнему блистала – и в комитете комсомола, и в самодеятельности, и в стенгазете, пока неожиданно не решила выйти замуж – да за кого!