Елизавета Петровна - читать онлайн книгу. Автор: Константин Писаренко cтр.№ 52

Кстати, императрица ознакомилась с работой историографа прежде других, в середине августа, ибо именно она, а не двадцатилетний Разумовский, распорядилась «освидетельствовать» ее не в «Историческом собрании», а на конференции всех членов академии и, кроме того, изъять из текста «те три строчки, которыя в конце диссертации замечены». Канцелярия приняла данную директиву к реализации 19 августа. Что любопытно, Ломоносов в числе тринадцати участников присутствовал на заседании 23 августа и… не был возмущен ни одним из тезисов Миллера — побоялся выглядеть белой вороной, полемизировать с более квалифицированным специалистом или и вправду не нашел ничего зазорного. В расчетах относительно Михаила Васильевича императрица не ошиблась. Но ведь был еще канцелярии советник Иван Данилович Шумахер, готовый на многое ради Татищева. Именно он заочно познакомил русского гения и узника Болдина, отослав тому в сентябре 1748 года экземпляр ломоносовской «Риторики». Не прошло и полугода, как молодой ученый с позволения тайного советника написал от имени последнего посвящение первой части «Истории Российской» великому князю Петру Федоровичу.

Несомненно, главу академической канцелярии раздражала сама мысль, что его давнему приятелю, соратнику Петра, досконально изучившему древнерусские летописи и манускрипты, дворянину и, наконец, природному русскому предпочли выскочку-иностранца, к тому же в прошлые годы серьезно провинившегося перед ним, Шумахером. Напрасно Елизавета Петровна не учла его мнение… От своего имени поднимать по тревоге сиятельных патриотов, уехавших в свите государыни в Москву, Иван Данилович не рискнул, а воспользовался бесстрашием Петра Никифоровича Крёкшина, который и предупредил Воронцовых, Шуваловых, Трубецких, Белосельских, Юсуповых и иже с ними о предосудительности для России торжественной речи Миллера. В чем та «предосудительность» заключалась, не уточнялось. Обнаружить таковую предстояло цензурной комиссии в составе профессоров Фишера, Ломоносова, Штрубе де Пирмонта, Тредиаковского, адъюнктов Крашенинникова и Попова. Нетрудно догадаться, как разделились голоса: Фишер, Штрубе де Пирмонт и Тредиаковский ничего «противного» в диссертации не отыскали, в отличие от Ломоносова, Крашенинникова и Попова.

Адъюнкт — не чета профессору. Позиция Михаила Васильевича сыграла в той ситуации роль вето, породив вековой раскол среди российских историков на два непримиримых лагеря — норманистов и антинорманистов, с удивительной запальчивостью спорящих о том, откуда родом Рюрик и существовало ли Российское государство до него. Между тем в истоках этой распри — пятый и шестой параграфы рапорта профессора химии Ломоносова от 16 сентября 1749 года: один опровергал утверждение Миллера, что варяжский князь Рюрик с дружиной — скандинавского происхождения; другой настаивал на использовании восточными славянами наименования «Русь» еще до появления прибалтийских славян Рюриковичей.

Вообще-то в рапорте 12 параграфов. Есть в них и невнятная критика скептического отклика историографа об основании Москвы Мосохом, и порицание коллеги, во-первых, за скупость по адресу предшественников славян — скифов, во-вторых, за «омоложение» русского народа веков на пять. Почти половина претензий касается стиля, качества латинского и русского переводов и целого ряда фактических погрешностей.

И всё же самое интересное — не в параграфах, а в дате. Судя по ней, категоричный в выводах профессор химии умудрился произвести ту же работу, что и Миллер (тщательный просмотр и перекрестный анализ всех источников), за две, максимум три недели — слишком фантастично даже для гениального холмогорского самородка. Куда ближе к истине предположение, что его, пусть и знакомого с летописями, консультировал кто-то, детально знавший событийные и хронологические аспекты летописных сводов. В Санкт-Петербурге осенью 1749 года проживал единственный авторитетный знаток русских летописей — Крёкшин, и явное нежелание рецензента «обижать» князя Мосоха косвенно свидетельствует об участии неутомимого комиссара в сочинении рапорта. Кто же свел историка-любителя с химиком — членом Академии наук? Шумахер. С целью, вполне понятной: воспрепятствовать Миллеру обойти со своим сочинением «Историю Российскую» Татищева. Ставшие камнем преткновения два центральных пункта «о начале народа руского» дуэт заимствовал, безусловно, из «предъизвесчения» Василия Никитича. Диссертацию Миллера просто сличили с ним, выявили бросающиеся в глаза несовпадения, поставили их во главу угла, присовокупив кое-что от себя. Филологическую часть возражений сформулировал Ломоносов, историческую — Крёкшин, который, похоже, и надоумил партнера поправить татищевский тезис о происхождении Рюрика от… финнов. Столь же непатриотичную версию, как и норманскую, заменили прусской, возникшей в XVI веке с легкой руки автора «Послания о Мономаховом венце» митрополита Спиридона, расписавшего генеалогию русских великих князей от Пруса, родственника римского императора Августа, правившего славянами, жившими «на берегах реки Вислы», и его прямого потомка Рюрика .

В общем, комбинация, придуманная Шумахером, увенчалась абсолютным успехом: он перехватил у государыни инициативу. В Москве, получив известие о размежевании среди академиков и рапорте Ломоносова, быстро сообразили, в защиту какого «начала русского народа» выступил Михаил Васильевич, и поневоле согласились на проведение научного диспута. Отныне судьба русской истории решалась не кулуарно, а на общественных слушаниях. Собранию академиков официально поручалось выяснить, кто из двух претендентов — Миллер или Татищев — более прав и, значит, чей вариант истории более достоин публикации. 21 сентября Разумовский распорядился изъять из обращения спорную диссертацию, а лекцию по истории на праздничной ассамблее заменить лекцией по физике. Идею дискуссии Москва одобрила чуть погодя, 9 октября 1749 года.

Она открылась 23 октября и продолжалась до 29 ноября, затем возобновилась 20 января 1750 года и шла до 8 марта. Всего состоялось 30 заседаний, финальное прошло 21 июня, когда тринадцати судьям велели представить в письменном виде свои заключения. Итог не порадовал императрицу. Профессора-иноземцы либо под предлогом неразумения русского языка и русской истории уклонились от оценки по существу, либо всецело положились на добросовестность русских коллег. Ломоносов и Крашенинников проголосовали против диссертации, Тредиаковский — за, но с условием внесения в текст некоторых поправок; адъюнкт Попов, естественно, примкнул к дуэту. Опираясь на итоги голосования, 12 сентября 1750 года академическая канцелярия велела отпечатанный тираж Миллеровского сочинения уничтожить, сохранив три экземпляра помимо оригинальной рукописи для «секретной каморы» академической библиотеки.

Шумахер торжествовал победу. Императрица смирилась с поражением еще весной 1750 года, оставив в силе постановление академической канцелярии от 11 апреля о назначении единомышленника Ломоносова, самоотверженного помощника Миллера и исследователя Камчатки Степана Крашенинникова профессором ботаники. Так возникло то большинство, которое обрекло диссертацию историографа на запрет и сожжение. Теперь ничто не мешало отдать в типографский набор труд Татищева, благо 30 июня автор сообщил Шумахеру, что писцы заканчивают переписывать набело первую и вторую части и скоро он отправит обе в Санкт-Петербург профессору Миллеру, «человеку, весьма к тому достаточному».