Людовик IX Святой - читать онлайн книгу. Автор: Жак Ле Гофф cтр.№ 44

Мы располагаем счетами расходов короля по случаю бракосочетания в Сансе, что позволяет вникнуть в материальные, экономические и символические аспекты этого события ^[199].

Празднества в Сансе, похоже, обошлись королевской казне в 2 526 ливров. В основном деньги пошли на транспортировку королевского кортежа и на доставку клади в повозках или на судах, на конскую сбрую и ковры, на деревянные подмостки и на ложе из листьев, покрытое шелком, на котором восседал Людовик во время церемонии перед церковью, на драгоценности и подарки, среди которых был золотой кубок для кравчего, на скатерти и салфетки для пира и особенно на одежду, которой было много, причем роскошной, и на ее изготовление ушло много сукна, шелка и мехов ^[200]. В этом вся роскошь одежды Средневековья. Для короля и его свиты были изготовлены «фетровые шляпы на подкладке цвета павлина или украшенные павлиньими перьями и хлопком», для молодой королевы выбрали шляпу «из меха горностая и соболя». На Маргарите было платье цвета чайной розы, а ее золотая корона стоила 58 ливров. «Племянник, монсеньер Альфонс Португальский», был облачен в пурпур. Расходы на хлеб составили 98 ливров, на вино — 307 ливров, на яства — 667 ливров, на воск — 50 ливров. Маргарита привезла с собой шесть трубачей и менестреля графа Прованса. Прибыли и другие менестрели, которые должны были затевать игры и танцы.

Словом, свадьба Людовика Святого, сыгранная с блеском, была достойна королевских свадеб того времени. Молодой король, который всегда заботился о том, чтобы соответствовать своему высокому положению, но который в дальнейшем будет все больше отказываться от внешних проявлений богатства и власти, был еще тесно связан с традицией королевской роскоши.

Восьмого июня Людовик и Маргарита вступили в Париж и снова оказались в атмосфере праздника ^[201].

Посвящение в рыцари братьев. Появление Жуанвиля

Эти празднества мы вновь наблюдаем во время трех королевских церемоний, завершившихся созданием высокого союза четверых «сыновей короля», то есть Людовика IX и троих его братьев. Речь идет о посвящении в рыцари («chevalerie») братьев, что послужило поводом к торжествам. Для юношей это было тройным вступлением во все права, которые несет с собой совершеннолетие, в данном случае двадцатилетие: они вступали в высшее общество мирян, становились рыцарями и приступали к управлению унаследованными владениями. Все было устроено согласно завещанию Людовика VIII, но представало как решение самого Людовика IX.

Итак, в 1237 году был посвящен в рыцари Роберт, ставший владельцем Артуа, в 1241 году — Альфонс, получивший Пуату, а в 1246 году — Карл, которому досталось Анжу. Воспоминания о посвящении Альфонса де Пуатье в Сомюре 24 июня 1241 года дошли до нас в уникальном источнике. Это произошло в тот самый день святого Иоанна, когда рыцари-христиане отмечают достижение возраста посвящения в рыцари, в тот самый день, когда совершаются древние языческие обряды, а накануне ночью разводят костры — в память о праздниках летнего солнцестояния.

Этот несравненный свидетель — юный Жуанвиль. Ему семнадцать лет, он еще оруженосец (écuyer), одно из неприметных действующих лиц, но он в восторге от этого праздника, который приблизил его к королевской семье. Вероятно, он впервые увидел короля, который был на десять лет старше него; через некоторое время он станет одним из приближенных Людовика, его другом, а в тот день его переполняет чувство восторга и обожания. Он оставит потомкам бесценные воспоминания — единственное в своем роде жизнеописание Людовика IX.

Это описание — восторженный взгляд очень юного человека, к тому же «провинциала», выходца из скромного родового замка в Шампани, — один из первых «непредвзятых» взглядов на внешность Людовика Святого. Мы видим короля во всем его великолепии, среди блистательных приближенных, но одна деталь уже свидетельствует о том, что этот двадцатисемилетний монарх вступает на путь смирения и ухода от мирской суеты: он не заботится о прическе, на нем хлопковая шапочка, которая не вяжется с остальной его одеждой, портит и старит его. Привлекательный образ Людовика, каким увидел его Жуанвиль, образ возвышенный в своей благопристойности и рыцарском изяществе, становится зримым, ощутимым во всех значимых деталях, и на него набрасывается историк-«людоед», падкий до «свежего мяса» истории, в котором ему слишком часто отказывают ^[203].