Дети грядущей ночи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Сухамера cтр.№ 24

Хруст. Почти эйфорическая боль в кисти, проламывающей, сплющивающей носовую перегородку, вминающей конопатый хищный клюв внутрь, к покатому лбу. Волна от соприкосновения прошла через все тело Стася. Рыжий откинулся назад, резко, будто собираясь пробить черепом крашеную тюремную стену. Глаза его превратились в плоские бессмысленные пуговки, и Стас понял, что черная свеча жестокого и неправедного ума пусть на время, но погашена.

Не успели кровавые сопли Рыжего упасть на серые доски пола, как Марута чуть ли не по головам удивленных и опешивших бандюков белкой юркнул прямо к стальным дверям, понимая, что они сейчас – единственная защита. Единственные товарищи, которые прикроют спину и от заточки, и от удавки, и от навалившихся грудой тел, стремящихся подавить не вписывающуюся в их первобытные понятия личность, чтоб потом, чуть позже, раздавить ее, уничтожить.

Стась влился вспотевшей спиной в двери, выставил гвоздь, выменянный по случаю на одной из прогулок на мамину серебряную ладанку, ощерился раненым зверем и приготовился продать свою жизнь подороже.

Серая масса разъяренных урок ринулась было к нему, но вдруг встала, словно перед невидимым барьером между дерзким мальчишкой и сворой волчар.

Тертые жизнью урки остро почуяли, что парень готов умереть, но хочет сделать это на кураже, уведя с собой в холодную неизвестность кого-то из них.

Фима, Ерема, Зуб, Матэля, отпетые и дерзкие мокрушники, стояли, нерешительно переминаясь, ожидая команды «фас», но подать ее, увы, было некому…

Первым отвел взгляд попробовавший жесткой руки Стася Мормыш. Молча отвернулся и посунулся вглубь помещения, чтобы спрятать в тени неожиданно нахлынувший испуг. Понял, что костлявая смотрела сегодня ему в глаза, выбрав для себя натянутую струной мальчишечью фигурку с жутким гвоздем в побелевшем от напряжения кулаке.

* * *

Пили в северо-западном крае все. Как не пить, когда горе ходит по пятам и печалью погоняет?

Поминки, крестины, гостины, свадьбы, не говоря о Пасхе и Рождестве, – поводов было достаточно. Мужики особым шиком считали проваляться в беспамятстве всю ночь возле костела или церкви. Величественные католические и православные храмы в каждой деревне стояли почти друг напротив друга, оспаривая право на паству, соревнуясь в помпезности архитектуры и щедрости прихожан. Поэтому понять, католик там валяется в канаве или православный храпит в шапку, не было решительно никакой возможности. И не факт, что босые ноги без пропитых сапог не принадлежали староверу-беспоповцу, коих тут тоже как блох – каждый третий.

По этой причине и по уму жили все конфессии дружно, выпивали и с евреями, и с татарами, мудро рассуждая, что боженька один, и коли он создал людей другой веры, то ему известнее, зачем.

Староверы, правда, гнали в основном свою водку, по идеологическим соображениям не покупая казенную, чтоб царю-батюшке не было сладко от их заработанных тяжким трудом грошей. Все остальное население северо-западного края империи исправно относило свои кровные в шинки и трактиры, коих торчало множество – на каждом постоялом дворе, на каждом людном перекрестке.

Вот и неслось по темным трактам каждые выходные и праздничные дни ночное-пьяное: «Йе-э-хал на ярмарку ухарь ку-у-у-у-пец, ухарь купец, у-у-у-удалой молодец!», – перемежаемое: «Hej, hej, hej sokoły. Omijajcie góry, lasy, doły. Dzwoń, dzwoń, dzwoń dzwoneczku. Mój stepowy skowroneczku!» Мужики-белорусы, вдоволь прооравшись на русском языке и польской мове, на закуску вспоминая о своем глубинном, либо лезли в драку, либо требовали «дзядоускую». И завершался нестройный ночной хор обычно полюбовно: «К-а-а-а-сенька ты мая, напаi каня. Я каня паiць не буду, бо я жонка не твая!»

И поляк, и русский, и белорус не находили ничего странного в том, что свободно понимают и разговаривают на языке друг друга без каких бы то ни было трудностей. Вот с литовским и латышским были мелкие затыки. Но, бодро мешая польский с белорусским, особых проблем в торге и при делах – особенно после выпитого традиционного литра – никто из многонационального холопьего братства не испытывал.

Ушлый и деловой люд выкупал лицензии на винокурение и жил себе кум королю, строя каменные дома, жертвуя на костелы и церкви, разумно благодаря боженьку за то, что вразумил, чем заниматься.

Пан Болеслав Мурашкевич, отставной поручик, когда-то давно был изгнан офицерским собранием за растрату казенного имущества. От той поры молодости сохранил служивую стать и лихо закрученные гусарские усики, отрастив для солидности бакенбарды. Он разумно заносил и пану Езусу, и Господу Иисусу. Пан отставной поручик справедливо полагал, что там, наверху, разбираются, в какую копилку попадает его жертва, ибо дела его винокуренного заводика шли, как лынтуповский коняка: мерной уверенной поступью, но все – в гору.

Тринадцатилетнего работника Мишку Маруту пан Болеслав принял без особых раздумий. Вашкевичи славились тем, что по местным понятиям не пили. Нет, конечно, и отец Мишки Иван, и пани Софья, дай Бог ей здоровья, могли опрокинуть килишек на большой праздник, но тем дело и ограничивалось.

– Кого еще брать, коли не Вашкевичей, – рассуждал заводчик, потягивая ароматный дымок из длинной австрийской трубки, – спиваются на дармовой водке, не уследишь.

И этот сопьется, конечно, но лет пять юный организм будет работать исправно, таская тяжелые тюки с хмелем, мешки с сахарными головами и солодом, ворочая тяжелые металлические бидоны с пивом и спиртами, настоянными на ароматных лесных травах. Оплату положил небольшую, мал еще получать настоящие деньги.

И впрягся Мишка в работу по-серьезному, некогда было чесать языком с мужиками-грузчиками, надо было зарабатывать копейку.

Решение бросить учебу возникло спонтанно: подсмотрел случайно ночью, как Софья плакала, вытрясая из тугого платочного узелка скромные грошики. Понял, что бедность закончилась, а на ее месте поселилась постная нищета. Тем же утром заявил решительно:

– Учиться буду сам, по ночам. Учебников хватает, если что, учитель Иозеф Макушка подскажет. Пойду к Мурашкевичу, где Стась работал, небось, возьмет, ему руки нужны.

Софья молча кивнула, потом не выдержала, резким движением прижала к себе Мишкину голову, зарылась носом в отросшую шевелюру, шепнула дрожащим голосом:

– Спасибо, сынок. Ты совсем взрослый стал.

Винокурня Мурашкевича располагалась на самом берегу речки Храбровки, под деревянным, неизвестно когда построенном мостом, у самого Двинского тракта. Место паном поручиком было выбрано с расчетом: проходная дорога – серьезное подспорье в поиске оптовых клиентов и слава о продукте по тракту разносится в разы быстрее.

Ушлый фабрикант не прогадал. Целыми днями грузились подводы трактирщиков и лавочников бутылями с пивом «Граф Мурашкевич» (титул поручик присвоил себе сам, для коммерческой солидности), хлебным вином «Мурашкевич № 1» и сладкими наливками для дам «Мурашовка» на бруснике, чернике, вишне и землянике.

Дело кипело в три смены. Мишка поначалу шалел от постоянных окриков.