Дети грядущей ночи - читать онлайн книгу. Автор: Олег Сухамера cтр.№ 90

Сердце Мишки трепыхнулось, сделав замысловатый кульбит, и он, позабыв на мгновение о смертельной опасности, все еще держащей его жизнь в своих цепких холодных лапах, рванулся было туда, к ней, к лучшей половине себя.

– Полина!

Мишка рвался туда, наружу, но какая-то сила, ухватив его за шиворот, неумолимо и жадно втягивала обратно внутрь.

Трещал воротник твидового пиджачка.

– Что вы стоите! Не видите?! Он же падает! Держите же!

Воздух стал тягучим и липким, время остановилось, застыло время, и только лишь мощный, растянутый до баса голос Владки бил по ушам могучим колоколом:

– Держите же его!

Перед глазами Мишки, все еще барахтающегося, как осенняя вялая муха, залетевшая в паутину, по инерции все еще стремящегося туда, навстречу Полине, навстречу своей гибельной любви, вдруг ярко вспыхнула картинка. Мертвая ладошка доктора, судорожно сжимающая раздавленную оправу модных очочков.

Мишка дернулся еще, но тут обмяк, будто агонизируя, и сдался, позволяя чужим, ломающим его волю, рукам втянуть себя в чрево вагона.

«Пусть так. Зато уцелел… А душа? Заживет. …Наверное».

* * *

(1942)

… Вынырнув из воспоминаний, выверенных годами в одну четкую болезненную линию, Михаил, пытаясь согнать с себя давний морок, задумчиво постучал пальцами по лаку стола. Потом стукнул ладонью сильно, до боли, пытаясь отвлечься от шевелений не зажившей за десятилетия самоедства совести.

Отметив, что друзья-писатели все еще переговариваются на балконе, демонстративно не желая возвращаться в номер, Михаил напрягся, писательским нутром учуяв, что есть в поведении приятелей некая натяжка. Что уже где-то не за горами маячит некая кульминация этой его странной поездки в Москву.

Усилием воли заглушив тревожные колокольчики, Вашкевич наполнил было рюмку, но вдруг ощутил, как легкая паранойя заставила неприятно протрезветь, перелил рюмку в стакан и, долив до половины, легко, не поморщившись, залил обжигающую жидкость в горло.

Теплая волна разлилась, позволив на секунду расслабиться и получить обманчивое, но такое необходимое сейчас ощущение уравновешенности и покоя.

Захотелось курить. Михаил потянулся за папиросами, размял одну, засунул в рот, чертыхнулся в поисках спичек, но, так и не найдя, нервно смял папироску и с сожалением выбросил ее в урну под столом.

– Здравствуйте, Михаил Иванович. Что ж вы так… попросили б огоньку, нашелся бы.

Голос, донесшийся из-за спины, заставил вздрогнуть. Не столько из-за неожиданности, сколько из-за знакомых интонаций, оттуда, из прошлого. Этот вкрадчивый голосок мог принадлежать лишь одному человеку, и его Вашкевичу хотелось бы видеть меньше всех.

– Ч-черт. Думал мерещится, что кто-то маячит сзади. Здорово, Зубенко. Выпьешь? Или сразу потащишь мою душу к себе в ад?

– Не смешно. Отчего ж не выпить со старым приятелем? С большим даже удовольствием.

Так же неслышно, словно материализуясь из воздуха, Константин вышел и мягко опустил свою изрядно подобревшую тушку на стул напротив.

Почуяв, как похолодело внутри, Михаил невольно глянул за спину нежданному визитеру, в сторону балкона, где топтались приятели, и тут же отвел взгляд, проклиная себя за наивную надежду на какое-то чудо.

Зубенко, нюхом опытной ищейки почуяв слом настроения, хищно осклабился и, ловко наполняя рюмки, шепнул:

– Они не выйдут, Миш. Ты ж не маленький. Все понимаешь. Ну, за встречу? – Зубенко, смакуя, медленно выпил, причмокнул от удовольствия.

– Пей, Миш, пей. Придется ли еще? Не знаю. Кхе-кхе.

– Так этот весь карнавал с юбилеем – твоя идея?

– Миш, ну хватит уже изображать невинную девицу. Право слово… Так глупо повелся… Какой юбилей? В большей степени так придумано было для Владки твоей сумасшедшей. Ты ж ее знаешь. Начала бы трезвонить по всем инстанциям. Нам оно надо?

– Понятно. Тогда не чокаясь? – Михаил опрокинул рюмку, показавшуюся сейчас безвкусной и безрадостной.

– Хорошая шутка. Могешь, Миша! Главное, уместная и по делу. Не так я представлял этот момент, но… все впереди. Так сказать, нам обоим предстоит еще насладиться будущей капитуляцией.

Зубенко, не церемонясь, ловко выхватил папироску из лежащей пачки. Чуть помедлив, щелкнул золотой зажигалкой, невесть как оказавшейся в руке, и прищурился, отчего стал похож на облысевшего сытого кота. Сделав паузу, хмыкнул какой-то посетившей его мыслишке и, ткнувшись табаком в огонек, затянулся глубоко и с видимым наслаждением пустил в потолок густую струю дыма.

– Мы, Михаил Иванович, кто? Мы люди служивые. Желания наши не всегда совпадают, кхм, с партийной линией. Приходится терпеть. И ждать-ждать, Миша, когда случится такое чудо, и личные чаяния совпадут с начальственной установкой.

Не поверишь, не могу сказать, что все эти годы говно во мне кипело. Взгляды меняются, м-да… Но… Как бы это? Чувство незавершенности? Точно. Оно. Зудит, родимое. Годами, представь, себе. Вот, кажется, пора б забыть. Чего там, в юности, только не было?

Женщина эта, с которой живешь скорее по привычке, чем …не важно, одним словом. Старый приятель-предатель. Их адюльтер этот детский. Да вроде б, черт с ними! Плюнь и разотри. Дела минувшие. Иди дальше.

Но вот же ж нет! Как не помнить?!

Когда в те редкие моменты, когда добрался до жены, когда ей хорошо в постели этой треклятой, чувствуешь, чуешь, я ж не идиот, а ведь она не с тобой, Костя, сейчас. Нет, все хорошо. Скажем так, терпимо. Физически, имею в виду. Но! Каково себя чувствовать таким вот протезом для удовлетворения духовной похоти?

Самое плохое, что привыкаешь к этому… к тебе. Есть мы двое, и третий ты, дружок мой ситный, в нашем не очень счастливом супружеском ложе. А что делать? Терпишь. Сам факт того, что мог бы раздавить, как жабу, все средства для этого есть. Довлеет. Но. Низз-зя! Служба-карьера, мать ее! Талант, классик литературы, так сказать. Велено не трогать, значит – не моги!

Ох, Миша, от невозможности укусить такая тоска наваливается. Завыть бы. Мыслишки эти …бегают-бегают, чешутся, зудят смертельно, так, что кажется порой, все: вот пуля – вот выход. Но нет! Не дождетесь! Шиш вам с маслом!

Михаил смотрел на этого маленького пухлого человечка, развалившегося на стуле, и ему было почти жалко его. Все это повелительно-хамское поведение, кажущаяся сила, укрепленная броней высокого звания, окрыленная положением, – вся эта махина самомнения, все это выстроено на гнилом стержне из обид и неудовлетворенности.

Зубенко нервно раздавил окурок прямо о тарелку с нарезкой и продолжил.

– Пойми ты меня, Михаил Иванович. Когда в ведомство пришла эта информация, что фашисты переименовали улицу… в Вашкевича, пусть не того Вашкевича, а брата твоего. Что с того? А я обрадовался. Вот он, думаю, шанс! Поквитаемся!