Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Далримпл cтр.№ 15

В последнее время обычай обзаводиться татуировкой стал модным далеко не только в тюрьме, взлетая по социальной лестнице стремительнее любого карьериста. Заключенные, следуя за модой (если считать, что это не они сами ее породили), перешли от простеньких наколок, сделанных тушью, к сложнейшему многоцветью боди-арта, создаваемого профессиональными мастерами. Как ни странно, «дизайн» при этом, как правило, очень напоминает картинки, которые рисуют (карандашом, пером, кистью…) заключенные, когда они начинают осваивать в тюрьме изобразительное искусство. Похоже, эстетика криминального китча все больше проникает в самые разные слои общества.

Этот новый боди-арт кое-что говорит нам об эмоциональной жизни узников. К примеру, на предплечье может значиться имя подружки, обычно в сочетании с листьями и сердцем, пронзенным стрелой, что означает вечную преданность ей. Увы, эта вечная преданность часто оказывается совсем не вечной, и ее сменяет чувство более долговременное — ненависть. В таком случае имя бывшей возлюбленной включают в состав другой татуировки (что делает его почти неразличимым), а иногда просто изничтожают, перечеркивая крест-накрест. Что касается выполнения отцовского долга, то его демонстрация доходит до всех мыслимых пределов: на тело наносятся имена детей узника (обычно чуть ниже плеча, на внешней стороне руки). Более смуглые заключенные тоже все чаще обзаводились татуировками, подражая своим белым собратьям, хотя вообще-то темная кожа не очень подходит для татуирования. Вот вам отличный пример интеграции или взаимного влияния культур.

Но вернемся к нашему арестанту с большим количеством пирсинга. Министерство внутренних дел постановило, что каждый заключенный имеет право лишь на один пирсинг, не больше. Оно не указывало, в какой части тела должен находиться пирсинг, оставляя это на усмотрение самого узника. «Моя бы воля,— заметил один сотрудник тюрьмы, увидев прибывшего обладателя множества пирсингов,— я бы их всех за серьги подвешивал». Вообще, тюремные служащие часто высказывали мнения, которые ужаснули бы тех, кто полагает, будто все всегда надо понимать строго буквально: таких людей в наше время все больше. Другой сотрудник тюрьмы, которому вот-вот предстояло уйти на пенсию, заявил мне, что их, заключенных, надо бы три раза в день до отвала кормить «ничем».

Несмотря на все эти презрительные замечания насчет своих подопечных, большинство сотрудников тюрьмы ревностно исполняли свой долг и даже были готовы рисковать собственной жизнью ради спасения жизни арестантов. В тюрьме выстроили новое больничное крыло, потратив на это колоссальные средства, однако архитектор (типичный современный представитель этой профессии), в отличие от своих викторианских предшественников, не учел проблему вентиляции в случае пожара. Вскоре после открытия нового крыла один легковозбудимый узник поджег матрас в своей камере. Похоже, долгие годы научных изысканий пошли на то, чтобы опровергнуть давнюю поговорку «Нет дыма без огня» и в конце концов разработать матрас, который после поджигания стал бы испускать плотные клубы черного дыма без всякого пламени. Именно с помощью дымовой завесы такого типа линкоры когда-то скрывались от преследователей.

Едкий черный дым начал просачиваться из-под запертой двери камеры несчастного. Увидев это, один из тюремных служащих помчался открывать. Наружу вырвалось черное облако, и служащий вбежал в камеру, чтобы вытащить заключенного в безопасное место. Вероятно, тем самым он спас ему жизнь.

Я прибыл на место происшествия практически сразу же после этого. Узник страдал от последствий вдыхания дыма, его спаситель — тоже (пусть и в меньшей степени). Пока они ждали скорую, которая должна была отвезти их в больницу, я похвалил служащего тюрьмы за его героизм и заметил, что он, видимо, удостоится официальной благодарности коменданта. Будучи по натуре человеком тихим и сдержанным, он лишь лукаво улыбнулся.

Дня через два он вернулся на службу. Я поинтересовался, объявил ли ему благодарность комендант.

—Наоборот, я выговор схлопотал,— ответил он.

—Что?— Я искренне поразился.— Но вы же спасли человека!

—Ну да,— согласился он,— но я не следовал процедуре.

По-видимому, «установленная процедура» (невыполнение которой оказалось достойно выговора) состояла в том, чтобы вызвать пожарную команду и дожидаться ее прибытия. Может быть, в результате заключенный лишился бы жизни, зато по крайней мере установленная процедура была бы соблюдена. Вот вам современная администрация, практикующая если не во всем, то во многом принцип reductio ad absurdum ^[13]: она так страшится оставить в руках работников хоть какую-то инициативу (поскольку иначе они могут совершить ошибку или действовать по собственному разумению), что предпочитает, чтобы ее правилам и предписаниям следовали в точности, пусть даже это порой и приводит к самым ужасным результатам.

Служащий законно получил выговор, и в его досье поставили «черную метку» (за неподчинение распоряжениям начальства), и все это — за то, что он, спасая жизнь заключенного, действовал неправильно, то есть подвергая риску себя самого. Но я неплохо знал этого парня: если бы он снова попал в такую ситуацию, он бы поступил точно так же.

Несколько лет спустя, после того как я уже перестал выполнять работу для тюремной администрации, но еще занимался медицинской юриспруденцией, меня попросили расследовать одно самоповешение, которое произошло в тюрьме. В ответ на вопрос, почему он не побежал в камеру, чтобы поскорее обрезать веревку, служащий ответил: «За то, что я спас человеку жизнь, меня могли выгнать с работы».

Из-за архитектурных особенностей нового крыла дым в камере окончательно рассеялся лишь через несколько дней. Казалось, ее специально спроектировали для удушения заключенных дымом — как если бы следовало не избегать этого, а всячески этому способствовать. В викторианской части тюрьмы этот дым развеялся бы мгновенно.

Сотрудникам тюрьмы часто приходилось сталкиваться с такими вещами, с которыми мало кому из нас когда-нибудь приходится столкнуться (не говоря уж о том, чтобы смириться с этим). Да, некоторые арестанты приветствуют тюремных служащих словно закадычных друзей после долгой разлуки, в который раз возвращаясь в «Большой дом». Но другие проявляли по отношению к ним какую-то непримиримую враждебность и ужасно их оскорбляли. И служащие редко отвечали тем же. Я несколько раз наблюдал, как сотрудникам тюрьмы плюют прямо в лицо, но в ответ они не предпринимали никаких насильственных действий. В подавляющем большинстве случаев они проявляли завидное самообладание, которое мало кому из нас приходится демонстрировать (во всяком случае мало кому из нас приходится делать это неоднократно и, более того, почти ежедневно).

Один сотрудник тюрьмы, ушедший на пенсию после многих лет службы, обнаружил, что соскучился по своей работе,— и вернулся на условиях неполной занятости. Вскоре после этого члены двух соперничающих банд наркодилеров затеяли драку во дворе. (Они назвали эту стычку «войной»: личностям такого типа часто свойственна мания величия.) Сотрудники тюрьмы, в том числе и наш пенсионер, ринулись их разнимать. В неразберихе общей схватки ему наносили удары руками и ногами, в результате чего он получил немало синяков. Пару дней он не выходил на работу, но потом вернулся. Его отношение к службе было совсем не таким, как у тех, кто пытается использовать самые мелкие медицинские отговорки, чтобы отвертеться от работы. Я признался ему, что очень удивлен его скорым возвращением. Его ответ сохранился у меня в памяти как пример современного стоицизма: «За тридцать лет я получал на службе травмы всего три раза,— сообщил он мне.— Не так уж плохо, как по-вашему, доктор?»