Война в Средние века - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Контамин cтр.№ 65

Эти советы не были приняты во внимание ни в последние годы царствования Карла VII, ни при восшествии на престол Людовика XI, когда эта проблема возникла вновь. Приблизительно до 1470 г. численность постоянных войск всеми правдами и неправдами сохраняли на уровне времен Карла VII. Потом начался ее рост, особенно быстрый и ощутимый после 1475 г. В конце своего царствования, сокрушается Тома Базен, Людовик XI «увеличил до 4000 копий численность своей конницы, набрал в Нормандии вместо вольных лучников <...> 4000 пеших воинов, именуемых алебардщиками, и во всем королевстве соразмерно произвел то же; многим же, коих оставил в покое по домам, назначил постоянное жалованье – пять франков в месяц. Кроме того, он выписал из Германии от 6000 до 8000 пеших воинов, швейцарцев, каковых держал без дела в королевстве многие годы и до своей смерти, ибо, хотя им регулярно платили жалованье, часто они не использовались ни в какой кампании» ^[387]. Итак, одним из нововведений Людовика XI было создание постоянной пехоты, что вызывало еще большее возмущение, чем создание постоянной кавалерии, набиравшейся в основном из дворян.

Примечательно, что реакция, последовавшая за смертью Людовика XI в 1483 г., отнюдь не привела к уничтожению постоянной армии. Все шло так, словно депутаты Генеральных штатов в Туре (1484 г.) и не выразили стремления вернуть страну к положению, существовавшему до 1445 г.: уступив требованиям депутатов, демобилизовали лишь некоторые пехотные части (в лагере короля) и сократили численность ордонансных рот и старых гарнизонных солдат. Идеалом же считалось возвращение армии к уровню 1450-1460 гг., считавшемуся допустимым.

В целом в последней четверти XV в. из года в год французская монархия содержала постоянные войска численностью от 20 000 до 25 000 человек, т. е. – если принять число подданных за десять миллионов – около 1% взрослых мужчин при сроке службы от 18 до 25 лет.

Бургундский дом, доходы которого были менее высокими и, прежде всего, менее регулярными, а положение – гораздо более надежным, в течение долгого времени прибегал к традиционным методам набора войск: городские контингента плюс ополчение феодалов, которым платили в зависимости от длительности кампании. При этом результат был удовлетворительным: Филипп Добрый без труда укрепил свое господство за счет королевства; его вооруженные силы считались достаточно большими, чтобы он мог вести активную дипломатию в отношениях с Империей; городские восстания в Нидерландах были подавлены; в битве при Монлери (1465 г.) бургундский арьербан оказал сопротивление регулярным частям Людовика XI. Но честолюбие нового герцога не могло удовлетвориться столь архаичными структурами. Карлу Смелому была необходима такая военная машина, которая бы включала в себя и учитывала все лучшее из новшеств и традиций военного дела в великих державах Запада. В частности, во Франции была позаимствована организационная модель – и после переходного варианта с «домашним жалованьем» (нечто вроде половинного жалованья для резервистов) с конца 1470 г. стали набирать ордонансные роты. Абвильский ордонанс от 31 июля 1471 г. узаконил эмпирически развивавшийся процесс, создав армию в 1250 «копий» (почти 10 000 бойцов), разделенную на дюжину рот. Ордонанс, изданный в Боэне-ан-Вермандуа 13 ноября 1472 г., немного изменил ее структуру: предполагалось, что она будет состоять из 1200 «копий» по 3 всадника, 3000 конных лучников и 600 конных арбалетчиков, вооруженных арбалетами с воротом, 2000 копейщиков, 1000 пеших лучников и 600 кулевринеров – приблизительно те же 10 000 бойцов. Последующие ордонансы (Санкт-Максимин в Трире, 1473 г.; Лозанна, 1476 г.) внесли значительные изменения в организацию войск, иерархию командования, оснащение, проведение индивидуальных и коллективных учений, но они не предусматривали существенного превышения общей численности в 10 000 бойцов. Конечно, гибель Карла Смелого в 1477 г. и политическая нестабильность, последовавшая за ней, привели к практическому уничтожению бургундских ордонансных рот; но через несколько лет, с укреплением власти эрцгерцога Филиппа Красивого, они в довольно скромных масштабах возникают вновь, одновременно с воскрешением административных и государственных механизмов, созданных герцогами Бургундскими из династии Валуа.

Испания в самом конце XV в. тоже сочла необходимым создать постоянную армию, которую, например, Антуан де Лален в своем рассказе о путешествии Филиппа Красивого в Испанию (1501-1502 гг.) описывает следующим образом: у Изабеллы Кастильской «было три тысячи ордонансных воинов на ее жалованьи и четыре тысячи воинов, пребывающих в своих домах и получающих половинное жалованье, которые готовы, как только она их призовет, служить на войне за полное жалованье».

Наконец, можно было бы предполагать, что итальянские государства, сила которых состояла в отработанной системе кондотты, не испытывали необходимости в создании постоянной армии. Однако реальность была иной: с одной стороны, какие бы предосторожности ни предпринимались, никогда нельзя было совершенно полагаться на верность и надежность кондотьеров, с другой – нужно было надежно обеспечить безопасность и охрану крепостей. «Наша политика – всегда иметь достойных людей как во время мира, так и во время войны», – заявляет сенат Венеции в 1421 г. Действительно, особенно с середины XV в., некоторые итальянские государства (Светлейшая республика, Милан и Неаполитанское королевство) постоянно держали в крепостях части, находящиеся под контролем правительства.

Появление постоянных армий усилило тенденции и черты, которые, конечно, были известны и заметны и раньше, однако в гораздо меньшей степени: оно повлекло за собой разработку все более и более сложных уставов; позволило проводить коллективные учения как конницы, так и пехоты (ходьба в ногу); привело к более частому использованию униформы и знаков различия – символов воинской иерархии (например, вымпелы, штандарты и знамена в бургундской армии); породило целую лагерную цивилизацию с ее ритуалами, развлечениями, зрелищами, с ее низостями и величием. Однако к 1500 г. только зарождался феномен, который в Европе того времени (во всяком случае, абсолютистской) получит значительное развитие: пока еще нет настоящих казарм; нет постоянных пехотных и артиллерийских полков; и, главное, многие народы (например, англичане) еще упорно противятся внедрению новых военных структур. И более важный факт: в бою представители этих народов чувствуют себя не ниже солдатов профессиональных армий, а те считают их достойнми противниками.

Войну ведут люди. Ее ведут с оружием в руках, чтобы убивать, нападать или защищаться. В количественном и качественном отношении оружие зависит от уровня технического развития общества, от военных обычаев народов, от инициатив и реакций как индивидов, так и коллективов и властей. Но, прежде всего, военная история восходит к истории техники. Несколько примеров, взятых из тысячелетней истории Средневековья, позволят продемонстрировать эту устойчивую и органическую связь.

Если наши знания о тактике, использовавшейся варварскими народами, которые завоевали римский Запад, весьма фрагментарны, то сведения об их вооружении гораздо полнее, благодаря источникам нарративным (Прокопий, Агафий, Григорий Турский), литературным (эпос о Беовульфе), юридическим («Аламаннская правда» (Lex Alamannorum)), иконографическим и, особенно, археологическим. Действительно, у разных германских народов (особенно у франков и аламаннов, отчасти у бургундов, англосаксов и лангобардов) был обычай захоранивать усопших в их лучшей одежде, с драгоценностями, а также с оружием. Прямым следствием такой практики было умаление имущества живых, ибо она лишала их оружия, часто ценного и дорогостоящего. Этот обычай опирался на традиционное германское представление, согласно которому покойный, «живя в потустороннем мире, сохраняет как во время похорон, так и в той жизни, неотъемлемое право на свое наследственное имущество, в частности, на движимое имущество» ^[388]. Приношение по случаю погребения мужчины должно было включать в себя все его военное снаряжение (vestis bellica): оружие, доспех, боевого коня. Оно являлось следствием двух разных верований: согласно первому, душа усопшего обретает место своего упокоения вместе со всем принесенным в жертву, а согласно второму – умерший в своей могиле ведет новую жизнь в окружении привычных ему по земной жизни вещей ^[389].