Экспедитор - читать онлайн книгу. Автор: Александр Афанасьев cтр.№ 62

Подтягиваюсь к остальным. Тут командует Демьяненко…

– Кирилл и Вадим Валентинович – держат зад. Вы оба, вместе с Вовой, – передок. Остальные – посередине. Если сунутся – гасите в упор. Сразу! Никаких разговоров. Мы из центра – бьем пулеметы. Весь народ, прямо сейчас – под днища. У кого есть броники – укрывайте… Все! Пошли, пошли, пошли!!!

Мои под «симбул» ныряют молча. Малая тащит с собой два контейнера. Мне уже не до кошек. Укрываю бабский батальон двумя развернутыми пончо, снятых с окон бронежилетов. Глашка явно заторможена. У Алены ужас из глаз переливает через край. Ну что им сказать… Молитесь!!!

С первыми лучами рассвета – прорвало. В тридцати метрах от головного «Крузера» слышится хруст выбиваемых окон и отчаянные женские крики. Шакалье всей стаей, словно с краев паутины, как по команде, кидается в центр. Вокруг машины нарастает шум схватки. Кто-то из нападающих начинает судорожно расстреливать в воздух магазин за магазином. Твари! Точно – у омоновцев подсмотрели: те тоже глушат при штурмах – подавляют волю атакуемых.

Отчаянный женский визг перекрывает грохот «калашникова». Возня растягивается на смежные участки. Сквозь дикий гам прорываются узнаваемые плюхи ударов. Кого-то ногами растирают по асфальту. Словно в мясную тушу бьют.

Вдруг по ушам рвет гром дробового дуплета. Женский визг на миг зависает и сменяется каким-то не людским – животным, утробным ревом отчаянья. Это не в тело, это в душу выстрелили.

Вокруг раскуроченного «сто двадцать четвертого» «мерса» втоптанным в пыль мусором раскиданы кучи шмотья. На краю, в центре этой свалки, – у раскрытого багажника навзничь лежит мужик с синюшно-серым, уткнутым в гравий лицом. Ноги, пятками врозь, поджаты к животу. Одна рука придавлена корпусом, вторая – вывернута вверх скрюченными, почерневшими от крови пальцами. Видно, что, получив в живот заряд картечи, мужчина, тяжело умирая, греб ими по асфальту. Когда-то белая рубашка и светлые летние брюки превратились в рванину. Перед тем, как пристрелить, били…

На земле, поодаль, прислонившись к скосу обочины, застыла немая пара. Почерневшая, расхлыстанная женщина, лет пятидесяти, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, прижимала к себе лежащую на коленях девушку. На голове белыми пятнами зияют вырванные клоки. Заскорузлые волосы взбиты колтуном и закаменели от крови. Повернутая к дороге часть лица сведена и застыла коричнево-черной коркой. Дочь, судя по судорожной, мертвой хватке в обрывки материного платья – жива, но выглядит трупом. На правой ноге, у самой ее щиколотки, повисло грязное матерчатое кольцо. Как-то неосознанно, по наитию, без осмысленного желания, я, содрогнувшись, вдруг понял, «что» – это… Трусики!

Тут, ознобом по телу и жаром в лицо, доходит: это Зеленские… Я их знаю! Ну конечно… Они! Оба – врачи. На земле наверняка Михаил Борисович. Прекрасный доктор, хирург-полостник, без блата не попасть. Она – известный детский лор. На моей памяти, их еще «ухо-горло-нос» называли. Кажется, какую-то свою клинику или кабинет имела. Уж и не вспомню сейчас. О муже только слышал, а вот Ольга Романовна до войны депутатствовала в областном Совете.

Вот оно. Я ведь это читал на планерках, вслух. С выражением. А потом комментировал – тоже с выражением. Народа – нет никакого, ни хрена… Нет его, богоносца, кем-то и когда-то вымечтанного. А есть вот это. Чему даже названия нормального нет. Есть дохлая русская деревня, в которой внуки живут на пенсии бабушек, бухают самогонку и их же пиздят почем зря, и есть такие же дохлые мелкие городишки, по пять-десять тысяч населения, где зарплата в семь тысяч нормально, а единственно возможный социальный лифт – уехать.

И когда кончилась власть, и не стало больше пенсии у бабушки, и власти не стало, кто над тобой стоит да случ чего на нары на два года приземлит, не пожалеет – получается вот это.

Зверье. Выродки, с которыми один разговор – сунуть в рожу косо срезанный компенсатор АКМ, а потом и разговаривать. Тогда они поймут. По-хорошему – ноги об тебя вытрут, оберут до нитки, да и приберут – походя, ради смеха.

И потому всю эту хню философскую, что мы и эти типа один норот и должны к ним нормально относиться – все это надо оставить в пределах этого кабинета. Или увольняться, на хрен. Прозевал, прощелкал – тебя подстрелили, товарищей твоих постреляли, тупо за машину, за хороший ствол, за снарягу. За лавэ, которое у экспедиторов всегда есть, и все об этом знают. И потому взял автомат в руки – так соответствуй. Всю левую мразь – на мушку, никому не доверять, ни перед чем не останавливаться. Потому что тебя дома ждут. И напарника твоего – тоже.

Спасибо тебе, Глеб Леонидович. Многому научил.

Вот только жаль, что не сделать того, что ты прописал. Некому сделать. Умерли почти все…

С первых дней повального шмона тридцатикилометровая зона вдоль сектора отработки вздрогнула и замерла в немом ужасе. В придорожных поселках запылали особняки и богатые подворья. Езда на мотоциклах стала самоубийственным аттракционом смертников. Ублюдочное выражение лица – приговором. Полновесной свинцовой слезинкой отлились промысловикам кошмары беженских ночей. Все причастные к приграничному беспределу, невзирая на должности, возраст и пол, выхватывали по максимальному счету. Продажные мусора, рядышком с рядовыми налетчиками, снопами валились под стены складов награбленного. У сунувшихся под раздачу родственников и родителей трещали ребра и вмиг вылетали кровавые сопли. Приговор гопнику автоматом означал уничтожение всего хозяйства, имущества и скота. Дети платили быстрым сиротством, родители – неминуемой нищетой: расплатой за собственных выродков. Вот думайте теперь, кого вырастили! Круговая порука и поселковое кумовство сплошной родни не могло противостоять раздробленным пальцам и сточенным по-живому зубам. Мародерство из лихого образа жизни и доходного бизнеса в одночасье превратилось в несмываемое проклятие и неминуемую расплату.

Начали, разумеется, с поселка Урало-Кавказ. Сяву не взяли, хотя и искали, как никого, – по слухам, ушел в окрестности Давыдо-Никольского, гнида. Ну, туда всей армией Республики соваться надо, не меньше, и то – после войны. Традиции, никуда не денешься: исторически – всесоюзная малина «откинувшихся», вышедших после отсидки на зоне, урок. Банду его пошерстили, минимум, на половину. Публично, для наглядности, укокошили «смотрящего» – из Сявиных родственничков, бандюган. Хозяйство сожгли, как и еще десятки в поселке. Скотину вырезали. Под руку не повезло то ли брату, то ли свату – такой же урод, весь синий от многочисленных ходок, лишь возрастом вдвое старше. Сунулся в самый разгар с гунявыми терками и, разумеется, тут же получил прикладом в череп. Причем так выгреб, что к концу погрома богатой усадьбы врезал дуба. И хер с ним! Одной околевшей пакостью больше…

Помню, еще в институте, много спорили о роли Ивана Грозного. Юные моралисты-историки мантии судей примеряли. Попал тогда основательно: за попытку вякнуть в защиту «Новгородского усмирения» чуть глаза не выдрали. Я-то, наивный, исходил с точки зрения задач по «собиранию страны» и централизации государственной власти. Оказалось же: «гуманизм – юбер аллес». Понятно – масштабы, накал, да и эпохи несопоставимы, но общее налицо. Куда деваться от реального опыта? Вот – жизнь наглядно подтверждает: иногда жестокость – единственное противоядие. Ведь, по сути, все дерьмо в мире – от безнаказанности. И коль нет страха перед воздаянием свыше, приходится порой кому-то из небрезгливых надевать забрызганный красным фартук и желтую резину на руки да идти в какашках копаться. Бывает и такая работенка, не из приятных.