Ярослав Мудрый - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Карпов cтр.№ 121

Странный во всех отношениях акт 1044 года, а в какой-то степени и политическое и церковное прославление во второй половине 40-х - начале 50-х годов XI века князей-чудотворцев Бориса и Глеба можно рассматривать как явные симптомы ослабления византийского влияния в церковных делах Киевского государства. Временный разрыв с Византией и отъезд из Киева митрополита-грека, по-видимому, вынудили князя Ярослава искать опору в местных, кровно связанных с Киевом, а не с Константинополем, церковных кругах. И более всего произошедшие изменения во внутренней политике киевского князя могут быть связаны с именем его ближайшего сподвижника и единомышленника русина Иллариона, первого киевского митрополита из русских. Если мы правильно датируем освящение вышгородской церкви 1052 годом, то именно митрополит Илларион - а не упоминаемый источниками «архиепископ Иоанн» - был главным действующим лицом происходивших событий. Личность этого необыкновенного человека, сыгравшего заметную роль в жизни князя Ярослава Мудрого, несомненно, заслуживает того, чтобы поговорить о нем более подробно.

Однако достоверно известно об Илларионе Киевском до обидного мало. Когда именно он родился, к какой социальной среде принадлежал, где ж до того, как стал священнослужителем, - обо всем этом мы ничего не знаем. Летописи сообщают только, что до своего поставления на кафедру Илларион был священником церкви Святых Апостолов в Берестовом - княжеской резиденции близ Киева: «Боголюбивый же князь Ярослав любил Берестовое и церковь, бывшую тут, во имя Святых Апостолов, и попов многих обеспечивал; среди них был пресвитер по имени Илларион, муж благ, книжен и постник…» 18 Берестовое - любимая резиденция Ярослава; здесь он проводил много времени и ж подолгу, а потому не мог не обратить внимание на образованного и отличавшегося исключительным благочестием священника. Судя по собственным сочинениям Иллариона, будущий киевский митрополит в совершенстве владел греческим языком и хорошо знал в подлиннике творения Отцов Церкви (полагают даже, что он получил образование в Византии - в Константинополе или на Афоне); возможно, побывал он и на латинском Западе, где познакомился с католическим богослужением19. По свидетельству летописца, Илларион настолько стремился к духовному совершенству, что, не будучи постриженным в иноческий чин, вел жизнь отшельника, подражая древним палестинским монахам-анахоретам. С его именем в летописи связывается начало знаменитого Киевского Печерского монастыря, о роли которого в истории Руси мы уже говорили и будем говорить еще на страницах нашей книги: «И ходил он из Берестового на Днепр, на холм, где ныне старый монастырь Печерский, и тут молитву творил, ибо был там лес велик; ископал пещерку малую, двухсаженную, и, приходя с Берестового, отпевал часы и молился тут Богу втайне. И потом влож Бог князю в сердце, и поставил его митрополитом в Святой Софии…»

Поставление Иллариона на киевскую кафедру произошло в 1051 году, но еще задолго до этой даты князь Ярослав приблизил к себе берестовского священника и, по-видимому, сделал его фактическим руководителем Русской церкви. Во всяком случае, торжественное «Слово о законе и благодати», произнесенное Илларионом в присутствии князя и членов княжеской семьи в одном из киевских храмов, очевидно, во второй половине 40-х годов XI века (более точная датировка, к сожалению, затруднена20), обнаруживает в его авторе отнюдь не скромного берестовского затворника, но человека, по крайней мере, претендующего на главенствующую роль в русской иерархии. Без преувеличения можно сказать, что это произведение стало программным для всей Ярославовой эпохи.

В своем «Слове» Илларион обращается «не к несведущим… но с преизбытком насытившимся книжной слабости» - иными словами, к той интеллектуальной элите киевского общества (а в те времена она в значительной степени совпадала с политической, правящей элитой), в которую входили и сам князь Ярослав Владимирович, и члены его семейства, и отдельные приближенные к князю бояре и церковные иерархи, а также те «писцы многие», которых собирал вокруг себя любящий «учение книжное» князь Ярослав. «Слово» Иллариона, несомненно, можно назвать проповедью в самом прямом, церковном смысле этого слова; эта проповедь имела свою, казалось бы, отвлеченную, чисто богословская цель: дать толкование известных слов апостола Иоанна Богослова («…Закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» - Ин. 1: 17, причем сравнение ветхозаветного закона и христианской благодати, иудейства, отвергшего Христа, и христианства, поклоняющегося Христу, Илларион проводит с изумительным мастерством, используя лучшие образцы византийской богословской литературы21. Его буквально завораживает параллелизм мировой истории, в которой Ветхий Завет - лишь предтеча, символическое объяснение подлинной истории человечества, начавшейся с приходом в мир Спасителя. Цель и содержание этой истории - в неуклонном продвижении человечества от «законной лести» к евангельской благодати, от «тени» к истине, от тьмы к свету, наконец от рабства к свободе. Это путь всех народов, избравших «благодать», то есть Сделавшихся христианскими, - но прежде всего, Руси. Сам заголовок Илларионова «Слова» - «О законе, Моисее данном, и о благодати и истине, явленной Иисусом Христом, и как закон миновал, а благодать и истина наполнила всю землю, и вера распространилась во всех народа вплоть до нашего народа русского…» 22 - можно воспринимать как некий эпиграф ко всей последующей истории Руси, в которой стремление улучить благодать всегда будет преобладать над стремлением соблюсти закон.

Олицетворением «законной лести» и ветхозаветного рабства является для Иллариона иудейство - религия «избранного» народа, отказавшегося принять новое общечеловеческое учение Христа. Несомненно, во многом это книжный образ, привычный всей христианской литературе, однако не стоит забывать о том, что иудаизм - в качестве живой, а не книжной религии - был хорошо известен в Киеве во времена Иллариона и полемика с киевскими евреями представлялась отечественным апологетам христианства делом весьма актуальным*. Показательно, что впоследствии на основе «Слова о законе и благодати» будет создана особая Толковая редакция памятника - самостоятельное произведение, построенное как обличение некоего «жидовина» и, в его лице, иудейской религии в целом. [* Так, в Житии Феодосия рассказывается о том, как преподобный в бытность свою юуменом Киевского Печерского монастыря часто по ночам «отай всех исхожааше к живом, и тех еже о Христе препирая» (то есть вступал с ними в религиозные прения), причем, по словам агиографа, с риском для собственной жизни23].

Но из-под пера самого автора «Слова о законе и благодати» вышел отнюдь не полемический антииудейский трактат. Тема ветхозаветного иудейства привлечена им прежде всего для того, чтобы показать величие того шага, который совершила еще вчера языческая Русь. Именно в прославлении Руси, сумевшей - в отличие от «обветшавшего» иудейства - миновать тьму «идольского мрака» и перейти к евангельской благодати, и состоит основной смысл всего произведения. Словно сужая концентрические круги своего повествования, «по типическим законам средневекового мышления переходя от общего к частному, от общих вопросов мироздания к частным его проявлениям, от универсального к национальному»24. Илларион подводит слушателей к главной теме своего «Слова» - историческим судьбам русского народа. «Итак, пришел Спаситель, но не был принят Израилем, по словам Евангелия: "Пришел к своим и свои Его не приняли" (Ин. 1: 11). Языческими же народами был принят Христос… И исполнились слова Спаситель: "Многие приду с востока и запада и возлягт с Араамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства изверждены будут во тьму внешнюю" (Мф. 8: 11- 12. И еще: " Отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его" (Мф. 21: 43)».