Ярослав Мудрый - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Карпов cтр.№ 77

Загадочная фигура предводителя похода - Улеба (имя которого более не упоминается в источниках) - не могла не привлечь к себе внимание исследователей. В нем видели либо некоего князя, представителя династии Рюриковичей, либо норманнского наемника - а именно Ульва, сына ярла Ладоги Рёгнвальда Ульвссона, исчезнувшего по неизвестным причинам со страниц саг25. Впрочем, существует и иной взгляд на направление действий новгородцев: учитывая, что Железными Вратами на Руси и за ее пределами нередко называли Дербент (в нынешнем Дагестане), полагали, будто Улеб и его товарищи совершили поход на Кавказ, где, судя по данным восточных источников, в начале 30-х годов XI века действительно проявляли активность некие русские военные отряды (см. об этом ниже). Однако едва ли новгородцы моги уйти так далеко от своего родного города.

Надо сказать, что в Новгороде определенно знали о существовании Железных Ворот (тех самых, что, согласно легенде, поставил в глубокой древности величайший воитель мира Александр Македонский против нечестивых народов Севера Гога и Магога) где-то поблизости от северных границ своей земли26. Походы в область югры и Заволочье (По-двинье) новгородские князья совершали и позднее: так, весной 1079 года туда ходил князь Глеб Святославич, внук Ярослава Мудрого; поход этот также окончился трагически - сам князь Глеб погиб, а его спутники бесславно вернулись домой27*. [* Между прочим, закрадывается сомнение: не этот ли самый поход ошибочно был перенесен летописцами X века на 47 лет назад и не является ли загадочный новгородец Улеб на самом деле князем Глебом Святославичем? (Имена Улеб и Глеб нередко приводятся в летописи как формы одного и того же имени.)].

Цель этого и подобных ему военных предприятий вполне очевидна: новгородцев манили пушные богатства Русского Севера. Пушнина была тем товаром, который более всего ценился на рынках и Запада, и Востока и торговля которым приносила баснословные барыши. В конце концов новгородцам удалось освоить бескрайние пространства к северу и северо-востоку от своих земель - но не столько с помощью меча, сколько с помощью мирной торговли. Маршруты предприимчивых новгородских купцов уже во времена Ярослава пролегали в земли югры и самояди (предков нынешних ненцев) и даже еще дальше, то есть в области Крайнего Севера. Отправной точкой этих путешествий чаще всего становилась та же Ладога. Об этом мы узнаем из летописи: около 1118 года киевский летописец записывал рассказы Ладожского посадника Павла и «всех Ладожан» о том, как их «старые мужи» - вероятно, современники Ярослава - некогда ходили «за югру и за самоядь» и слышали от последних удивительные рассказы о разных чудесных явлениях28.

Впоследствии, уже после объединения всей Руси под властью Ярослава и его окончательного утверждения в Киеве, его сын и преемник на новгородском престоле князь Владимир Ярославич продолжит активную наступательную политику своего отца. Вероятно, в 1040 году, вместе с отцом, он будет воевать в Литве, а в 1042 году, уже самостоятельно, совершит поход на финское племя емь (хяме, или, по-другому, тавластов). Русские войска одержат победу, однако в целом этот поход вновь завершится неудачно: «Пошел Владимир, сын Ярослава, на ямь, - рассказывает автор «Повести временных лет», - и победил их; и пали кони у воинов Владимировых, так что с еще дышащих коней сдирали кожу - таков был мор в конях»29.

Будни Новгорода, пребывавшего в состоянии всегдашней военной готовности, рисуют знаменитые берестяные грамоты, извлекаемые из земли археологами. Самые ранние из них датируются XI веком - временем новгородского княжения Ярослава и его сына Владимира. Среди этих грамот - донесения и частные письма новгородских воевод, вероятно, располагавшихся с небольшими военными отрядами в приграничных новгородских крепостях. «Ати буде война, - пишет один из них своим домочадцам, - а на мя почну[т] (нападут. - А. К.), а молитися Гостятою (то есть обратитесь через посредничество Гостяты. - А. К.) к князю»30. А другая грамота, чуть более позднего времени, представляет собой настоящее агентурное донесение: «Литва встала на карелу» - сообщали новгородскому князю некие дозорные сто-рожа31. Такие краткие донесения, несомненно, получал от своих лазутчиков и доброхотов и князь Ярослав Владимирович. И во многом благодаря им и он сам, и его преемник на новгородском престоле могли своевременно принимать ответные меры, поддерживая тем самым мир и относительное спокойствие на рубежа своей земли.

В Прибалтике и Скандинавии Ярослав действовал по преимуществу как новгородский князь. Но очень похожей политики - уже в качестве киевского князя - придерживался он в эти годы в отношении еще одного соседа Руси - Польши, где после смерти в 1025 году короля Болеслава Великого началась полоса смут и потрясений, едва не приведших к распаду всего государства. И здесь тоже Ярослав попытался вмешаться во внутренние дела соседней станы - и вновь сумел добиться несомненного успеха.

Суть происходивши в эти годы в Польше и вокруг нее событий и роль в этих событиях Руси и русского князя Ярослава Владимировича остаются не вполне ясными - прежде всего из-за явного недостатка источников. Польские хроники - и это вполне объяснимо - не сообщают почти никаких подробностей о смутах и межоусобицах в стране. («По уходе короля Болеслава из мирской жизни, - патетически восклицал Галл Аноним, - золотой век сменился свинцовым. Польша, прежде царица, разукрашенная в сверкающее золото и драгоценности, теперь засыпана прахом во вовсем одеянии…»). Имеющиеся же в нашем распоряжении немецкие источники противоречат друг другу, хотя именно они позволяют дополнить и прояснить сведения русских летописей и дают возможность хотя бы предположительно восстановить более или менее целостную картину происходящего.

Судя по свидетельству Титмара Мерзебургского, Болеслав имел трех сыновей от разных жен: старший, Бесприм, родился от жены-венгерки; матерью двух других - Мешко и Олона - была Эмнильда, дочь некоего славянского князя-зятя Добромира. Бесприм, кажется, не пользовался отцовской любовью: Болеслав отослал его в Италию, где тот вынужден был в течение нескольких десятилетий жить в одном из монастырей. Власть на Польшей Болесав завещал Мешко, которого видел продолжателем своего дела. Тот действительно попытался во всем продолжить политику своего отца и, в частности, короновался в Гнезно - причем без всякой санкции папского престола. Покушение на королевсклю корону, разумеется, с неприязнью было воспринято в Германии и вызвало настоящий приступ ярости у нового германского короля (с 1027 года императора) Конрада II, сменившего умершего в 1024 году Генриха II. Впрочем, до времени Конрад не имел возможности вмешиваться в польские дела, поскольку был слишком занят отверждением собственной власти в Империи; отдельные же представители германской знати даже приветствовали коронацию Мешко (об этом свидетельствует дошедшее до нас письмо к польскому королю Матильды, жены лотарингского герцога Фридриха)32. Однако неизбежность новой войны между Германией и Польшей отчетливо ощущалась в обеих странах.

Отношение к Мешко в самой Польше, по-видимому, было далеко не однозначным. «Этот Мешко был достойным воином и совершил много военных подвигов, - писал о нем Галл Аноним. - Из-за зависти к его отцу и он был ненавистен всем соседям; и не был богат, как его отец, и не имел ни жизненного опыта, ни доброго нрава». «Он только о себе заботился, отнюдь не о государстве», - еще резче отзывался о Мешко автор «Великопольской хроники». Галл Аноним приводит красноречивую подробность, вероятно, основанному на слухах. «Говорят также, что он во время переговоров, ввиду измены, был взят чехами в плен, связан ремнями и кастрирован для того, чтобы не мог дать потомства, так как его отец, король Болеслав, причинил им подобную же обиду, ослепивши их князя (речь идет об ослеплении в 1003 году чешского князя Болеслава III Рыжего. - А. К)… Мешко, правда, освободился из плена, но с женой своей больше не жил»33.