Елизавета Петровна - читать онлайн книгу. Автор: Константин Писаренко cтр.№ 28

И вот на тебе — новый сюрприз, теперь с офицерами-иностранцами. Не манипулировал ли маркиз Ботта и прошлогодней троицей? В первом порыве Елизавета Петровна тут же продиктовала и подписала указ об аресте Ивана Лопухина и учреждении особой комиссии в составе Ушакова, Н. Ю. Трубецкого и Лестока с прикреплением к ним в качестве секретаря В. И. Демидова из своей личной команды. Впрочем, к моменту отправки документа по назначению государыня передумала. Судя по всему, предвидя тупик, в который зашло бы расследование по причине отъезда из России в декабре 1742 года главного фигуранта, маркиза Ботты, она взяла короткий тайм-аут, дабы хорошенько поразмыслить над тем, будет ли от громкого процесса хоть какой-то толк.

Императрица затворилась в Петергофе на три дня — с 22 по 24 июля, а в ночь на 25-е приехала в столицу и уже без колебаний распорядилась дать ход бумаге, завизированной ею еще 21 июля. А. И. Ушаков прочитал вердикт около четырех часов утра. Привез пакет из дворца, скорее всего, сам генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой в сопровождении капитана-преображенца Григория Протасова, ибо полчаса спустя они втроем явились на двор Лопухиных и забрали Ивана Степановича, предварительно выставив у ворот караул.

Почему императрица дала делу ход? Во-первых, минимальный шанс на успешное раскрытие настоящего заговора все-таки существовал; во-вторых, даже при неудачной работе комиссии шумное судебное разбирательство с публичными обвинениями в адрес Ботты могло парализовать подготовку переворота неразоблаченными австрийскими агентами, если таковые имелись. Привлечение всеобщего внимания к интригам австрийского посла поневоле побудило бы австрийскую эрцгерцогиню и венгерскую королеву Марию Терезию воздержаться от одобрения каких-либо опасных для Елизаветы Петровны предприятий, как бы ни нуждалась австриячка в восстановлении правления своей верной союзницы Анны Леопольдовны.

В первый день деятельности, 25 июля, комиссия запротоколировала показания Бергера и Фалкенберга от 21-го числа и допросила Ивана Лопухина. Тот сознался и в дерзкой критике государыни, и в сочувствии брауншвейгскому семейству, но не в осведомленности о планах Ботты. Пришлось устроить очную ставку с Бергером и Фалкенбергом, после которой арестант сослался на слова матери: якобы Ботта говаривал ей, что «прежде спокоен не будет, пока принцессе Анне не поможет».

Так впервые в деле всплыло имя Натальи Федоровны Лопухиной, героини второго мифа, связанного с этой историей: о царице, расправившейся с придворной дамой из зависти к ее красоте. Между тем Лопухиной учинили первый допрос не в крепости, а на дому, и только после того, как члены комиссии выяснили, что статс-дама — чуть ли не единственная (кроме Анны Гавриловны Бестужевой-Рюминой), с кем Ботта секретничал на деликатную тему. Названные ее сыном С. В. Лопухин, С. В. Лилиенфельд, И. Путятин, М. Аргамаков и другие лица попали в поле зрения комиссии в ином качестве — персон, обсуждавших с Лопухиной и Бестужевой откровения маркиза. У них пытались перепроверить признания двух главных свидетельниц или выведать утаенное ими.

Первой, утром 26 июля, с членами тройки встретилась Лопухина. С трудом вытянули у женщины скупую правду о визитах австрийского посла: Ботта проговорился ей, что «старание иметь будет, чтоб… принцесе быть по прежнему на росиском престоле»; она же в ответ умоляла, «чтоб они не заварили каши и того не заводили, и в Росии беспокойства не делали, а старался б» исключительно о выезде Анны Леопольдовны за границу. В тот же день во дворце на Красном канале аналогичный экзамен держали привезенные гвардейским поручиком Толмачевым с приморской дачи Бестужева, а из городского особняка — ее дочь Анастасия Павловна Ягужинская. Старшая ни о Ботте, ни о пересудах с Лопухиной ничего стоящего не вспомнила, зато младшая поведала, что, присутствуя при общении матушки с подругой, от них «слышала, что к ним принцеса была милостива, и желали, чтоб ей быть по прежнему, и что марки де Бота говорил о старателстве своем ко вспоможению принцесе у пруского короля, чтоб ей быть по прежнему, Лопухина матери ее сказывала». В тот же вечер Елизавета Петровна, ознакомившись с собранными данными, велела отослать Лопухиных и Бестужеву в Петропавловскую крепость, Ягужинскую поместить под домашний арест, а из Москвы без промедления доставить в Северную столицу Степана Васильевича Лопухина с близкими ему Иваном Путятиным и Михаилом Аргамаковым.

С 27 июля комиссия выжимала информацию о замыслах Ботты двумя способами — у Лопухиных и Бестужевой в крепости увещеваниями и постепенным ужесточением мер воздействия, а у очевидцев опасных разговоров, список которых день от дня ширился, — разовым опросом с использованием в случае нужды очных ставок. 1 августа гвардейские офицеры Никита Коковинский и Иван Кутузов тщательно обыскали дома Лопухиных и Бестужевой, но чего-либо важного в бумагах статс-дам не обнаружили.

Следствие продолжалось около трех недель. Генералы пообщались с Н. Ю. Ржевским и И. Мошковым (27 июля), обер-штер-кригскомиссаром флота А. Е. Зыбиным (28 июля и 1 августа), С. С. Колычевым С. В. Гагариным, «виц-ротмистром» Лилиенфельдом (29 июля), камергером К. Лилиенфельдом (29 и 31 июля), его супругой (29 и 31 июля), П. П. Гагариной и подпоручиком-преображенцем Н. П. Акинфиевым (30 июля), И. Путятиным (8—10 августа), адъютантом-конногвардейцем Л. Камыниным (12 августа), С. В. Лопухиным (14 августа), М. Аргамаковым (19 августа). Увы, ничего, кроме уже сказанного основными обвиняемыми, эти «собеседования» не выявили.

Аналогичное фиаско потерпела и тактика запугивания трех главных подследственных. А. Г. Бестужева-Рюмина после очной ставки 28 июля с И. С. и Н. Ф. Лопухиными всё-таки призналась, что слышала о намерении Ботты помочь Анне Леопольдовне, но не от него самого, а от Натальи Федоровны. Большего выбить из дам следователи не смогли ни с помощью «экскурсии» в застенок 11 августа, ни подвешиванием на короткое время на дыбу 17 августа. Ключевой вопрос следствия — что именно «марки де Бота… к ползе принцесе производить хотел» — так и остался без ответа.

Кроме двух дам на дыбу угодили отец и сын Лопухины. Степан Васильевич того же 17 августа провисел на ней «десять минут», но так и не вспомнил ни о чем, что могло бы заинтересовать следствие. Хуже пришлось Ивану Степановичу. 29 июля он вынес 11 ударов кнутом, 11 августа — девять, однако ни в чем новом не повинился. Что ж, императрица не зря колебалась три дня. Розыск зашел-таки в тупик, и ей ничего не оставалось, как нанести по возможным заговорщикам превентивный удар.

Кстати, с легкой руки иноземных посланников при русском дворе в истории закрепилось мнение, будто дело Лопухиных возникло в основном потому, что Лесток стремился через обвинение М. П. Бестужева-Рюмина в государственной измене отстранить от руководства внешней политикой России его брата вице-канцлера. Лейб-медик, организуя Бергеру и Фалкенбергу встречу с государыней, наверняка надеялся выжать из оказии максимальную пользу, понимая, насколько просто протянуть ниточку от матери И. С. Лопухина к ее близкой подруге графине Бестужевой-Рюминой, урожденной Головкиной, по первому мужу Ягужинской. Реляции дипломатов сообщают об этом, имея первоисточником конечно же откровения самоуверенного доктора. Однако судя по следственным документам, даже если Лесток и намеревался при дознании злоупотребить властью в личных целях, то царица быстро пресекла подобное развитие событий, велев не отвлекаться от поиска фактов подрывной деятельности маркиза Ботты. Комиссия лишь дважды поинтересовалась степенью осведомленности обер-гофмаршала о замыслах австрийца, оба раза у супруги сановника: 11 августа при ознакомительном посещении застенка, 17-го — в момент «виски» на дыбе. Дама не выдала мужа. Этим и закончилась попытка разоблачения заговора Бестужевых.